Свидания, на которых нельзя было ни сказать то, что надо сказать, ни прикоснуться друг к другу, ни даже обменяться значительными взглядами, которые не привлекли бы внимания жандармов, были мучительны и для матери, и для сына. И Матрена Демидовна стала приходить все реже и реже. Пусть Нина ходит, они хорошо понимают друг друга.
Нина не пропускала ни одной возможности повидаться с братом, от комендантского часа до комендантского часа крутилась у следственной тюрьмы с авоськой, в которой всегда была передача для братьев, — крохотный кусок черного хлеба, пара луковиц, несколько вареных картошек. Бывают дни, меняющие человека больше, чем годы. Именно такие дни пережила Нина. Она стала замкнутее, хитрее, настороженнее, все о чем-то думала, до белизны в суставах сжимала кулачки, сдвигала прямые густые брови над переносицей и нетерпеливо топала ногой.
— Ну, ладно же!..
Она была вся как пружина, как заряд в патроне, глаза горели, на лице обозначились резкие линии.
Однажды Яша, улучив момент, когда жандарм отвел глаза в сторону, жестами показал Нине, чтобы она принесла ему с передачей карандаш.
Долго мудрила Нина, как бы так запрятать карандаш, чтобы его не обнаружили при проверке. Наконец додумалась: в плетеной из кожаных лоскутов ручке авоськи просверлила отверстие и засунула в него карандашный грифелек, завернутый в кусочек бумаги. Хитрость удалась: жандармы не обнаружили недозволенного вложения. Но… и Яша тоже не догадался, что в ручке авоськи надо искать запретную передачу. Он вынул продукты, авоську передал обратно.
Три раза побывала авоська в Яшиных руках. И три раза карандашный грифелек возвращался к Нине. Нина чуть не плакала с досады, а передать Яше, чтобы он обратил внимание на ручку авоськи, никак не могла. Яков Кондратьевич посоветовал дочке сделать уксусной кислотой надпись на скорлупе яйца «посмотри ручку авоськи», дать надписи просохнуть, а затем сварить яйцо. Так когда-то делали матросы, посылая весточки своим товарищам-революционерам в царскую тюрьму. Пройдя через скорлупу, кислота осядет на белке голубоватой надписью. После этого даже под сильным микроскопом на скорлупе не удастся обнаружить никаких следов. Но и этот способ не годился — надзиратели принимали к передаче только чищенные яйца…
— Мама, у тебя припрятано немножко муки. Дай мне ее, — попросила Нина.
— И все ты находишь, ничего от тебя не спрячешь, — заворчала Матрена Демидовна. — Не дам я тебе ни горсточки, ни пылиночки. Ту муку я на свои девичьи серьги выменяла, для отца берегу. Нынешний хлеб, пополам со жмыхом да половой, есть ему нельзя, так я ему хоть раз в три дня какой коржик испеку или лапши сварю тарелочку.
— Мама, — не отставала Нина. — Леша и Яша так любят варенички с капустой. Давай сварим им хоть немножко… Ну хоть десяточек. Им же там, кроме баланды, ничего не дают, а мы все лук да картошку… Хоть по вареничку…
Матрена Демидовна протерла кончиком платка очки, посмотрела на дочку.
— Уже что-то придумала сорока?
— Придумала, мама. У меня есть кусочек вощеной бумаги, я напишу записочку и залеплю ее в вареник…
— Ой, смотри, Нинка, схватят тебя полицаи, прибьют до смерти.
— Я им глаза повыцарапаю!
— Ой, где ты взялась, отчаюга! Из-за тебя и нас с отцом на живодерню сведут!
Но муки на варенички все-таки дала.
— А ты, доченька, в той записке от меня словечко можешь написать?
— Ну что вы, мама. В записке — самое нужное…
— А может, словечко матери им сейчас и есть самое нужное?
— Мамочка, — прижалась головой к матери Нина, — записка крохотная, в ней всего-то два слова: посмотри ручку. Нельзя больше, жандармы заметят.
— Ну хорошо, — вздохнула Матрена Демидовна. — В другой раз… В другой раз обязательно напиши от меня.
На следующий день Нина пришла в следственную тюрьму при сигуранце.
— Буна дзиа, домнул шефульс. Добрый день, господин начальник, — поздоровалась Нина с усатым дядькой в темно-желтой шинели, подпоясанной широким ремнем, на котором болталась кобура пистолета.
Дежурный жандарм поднял удивленные коровьи глаза на Нину:
— Шты руманешты? (Говоришь по-румынски?)
— Ну шты, пуцын шты. (Нет. Плохо говорю.)
— О! Бине фетица! Хорошая девочка! — расплылся в улыбке жандарм. Ему явно льстило приветствие на родном языке. А девочка так похожа на маленькую Мариулу, что ждет не дождется отца с восточного похода. Право же, Йон Гайнеску не всегда был тюремщиком. Это война всему виной. Не война бы, так Йон, как и его отец, всю жизнь гонял бы отару по кудрявым склонам Карпат. Ой-ой, как хочется Йону на берег Быстрицы, повидать маленькую Мариулу, обнять жену… Но об этом он даже думать долго не смеет: не дай бог, капрал заметит!.. Гайнеску хмурит густые, косматые, как соломенная стреха на старой хате, брови.