В книге Фаррара Булгаков нашел и описание одежды в древней Иудее.
Белый «кефи» (платок, какой и теперь носят арабы) на голове; голубой «таллиф», или плащ; под ним длинная рубаха; сандалии. Так у Фаррара одет Иисус — чисто, красиво, благостно. Волосы «ниспадают на плечи». «Лицо его светится свежестью и прелестью юности».
В таком роде у Булгакова одеты Иешуа, Левин Матвей, Иуда из Кириафа…
Впрочем, строго говоря, у самостоятельно строящего свои образы Булгакова так одет — чисто и празднично — только один персонаж — Иуда из Кириафа: «в белом чистом кефи, ниспадавшем на плечи, в новом праздничном голубом таллифе с кисточками внизу и в новеньких скрипящих сандалиях». Ибо у Булгакова красив Иуда: «молодой красавец», «горбоносый красавец»… А Иешуа мы видим таким: «…и поставили перед прокуратором человека лет двадцати семи. Этот человек был одет в старенький и разорванный голубой хитон. Голова его была прикрыта белой повязкой с ремешком вокруг лба, а руки связаны за спиной». У него «обезображенное побоями лицо». Сандалии его «стоптаны». Таллифа на нем нет, только рубаха — «хитон».
Хитон упоминается в одном из евангелий — евангелии от Иоанна: стражники, бросая жребий, делят последнюю одежду распятого, в том числе хитон. У Фаррара эта дележка одежды казнимого описана подробно. У Булгакова одежду не делят совсем: у булгаковского Иешуа нечего делить. «Крысобой, брезгливо покосившись на грязные тряпки, лежащие на земле у столбов, тряпки, бывшие недавно одеждой преступников, от которой отказались палачи…»
В «кефи» и «таллиф» одет и Левий Матвей. Но кефи его лишен даже эпитета «белый». Его таллиф — «истасканный в скитаниях», «из голубого превратившийся в грязно-серый». Понтий Пилат у Булгакова видит Левия таким: «Пришедший человек, лет под сорок, был черен, оборван, покрыт засохшей грязью, смотрел по-волчьи, исподлобья. Словом, он был очень непригляден и скорее всего походил на городского нищего, каких много толчется на террасах храма или на базарах шумного и грязного Нижнего Города».
Нечего и говорить, что на изображенных Фарраром апостолов «с честными и открытыми лицами» он нимало не похож. Разве что на «Иуду из Кариота», единственного, кому в окружающей Иисуса толпе Фаррар решительно отказал в привлекательной внешности.
Но что же такое «Акельдама» и зачем Булгаков так тщательно выписывает это загадочное слово и из Фаррара, и из Ренана? В Новом завете «Акельдама» упоминается лишь однажды, но с тем же туманным пояснением: «поле крови»…
В романе «Мастер и Маргарита» у ног Пилата лужа пролитого вина. Густого красного вина, так похожего на кровь. «У ног прокуратора простиралась неубранная красная, как бы кровавая, лужа и валялись осколки разбитого кувшина. Слуга, перед грозою накрывавший для прокуратора стол, почему-то растерялся под его взглядом, взволновался от того, что чем-то не угодил, и прокуратор, рассердившись на него, разбил кувшин о мозаичный пол, проговорив…»
Этот образ возникает уже в самой первой редакции «евангелия от Булгакова» — в черновой тетради 1928 или 1929 года, на разорванных страницах которой можно прочесть: «…я видел, как надменный Пилат не сумел сдержать себя. (Он?) резко двинул рукой, опрокинул чашу с орди(нарным вином?), при этом расхлопал (чашу? кувшин?) вдребезги[115] и руки…» …обагрил? забрызгал? Что-то произошло с руками Пилата, когда он опрокинул чашу с этим красным, как кровь, вином…
Перед ужином Пилата с Афранием лужа затерта. «Красная лужа была затерта, убраны черепки…» Но Пилат ее видит по-прежнему. В час сумерек, когда «тени играют свою игру», он останавливается и начинает «бессмысленно глядеть в мозаику пола, как будто пытаясь прочесть в ней какие-то письмена».
Эта лужа останется с ним навсегда в его фантастическом двухтысячелетием сне среди скал: «У ног сидящего валяются черепки разбитого кувшина и простирается невысыхающая черно-красная лужа».
Образ-символ, подобно Саардамскому Плотнику в «Белой гвардии» или елке в «Днях Турбиных». Образ, для которого Булгаков так настойчиво подбирал название «густого красного вина». И аналогии в христианских преданиях искал для него же. Не нашел. У Фаррара, как и у Ренана, «поле крови» связано с именем Иуды, с судьбой Иуды: так называли некий участок земли, поле, будто бы купленное за кровавые сребреники Иуды.
Но для созданного Булгаковым Иуды это подробность была не нужна. Над Иудой в романе Булгакова — над не ведающим, что содеял, молодым красавцем из города Кириафа, одержимым страстью к деньгам, — возмездие совершается и заканчивается в тот самый момент, когда его поражает нож… Может быть, поэтому его лицо через мгновение после смерти представляется смотрящему на него «белым, как мел, и каким-то одухотворенно красивым». «Бездыханное тело лежало с раскинутыми руками. Левая ступня попала в лунное пятно, так что отчетливо был виден каждый ремешок сандалии». И гремящий соловьями, лунный Гефсиманский сад простирается над ним… С Иудой — всё. Его не будет даже на великом балу у Сатаны.
А кровавая лужа останется у ног Пилата, хотя подтверждения для нее ни у Фаррара, ни у Ренана Булгаков не найдет. Ненавистное бессмертие, совесть, отягченную сознанием непоправимо содеянного, суд и возмездие в самом себе у Булгакова несет Пилат.
В обширных фондах евангелистики Булгаков искал то, что нужно было ему, и брал то, что нужно было ему. Он работал над источниками не как исследователь, а как художник — ища истину образа, а не истину событий… Впрочем, о какой истине событий может идти речь в полной противоречий и неувязок, тысячу раз недостоверной евангельской легенде?
Загадочный Воланд
Так вот, неоконченную рукопись «романа о дьяволе» Булгаков бросил в огонь в начале 1930 года.
Положа руку на сердце — только под давлением внешних бед, в минуту отчаяния? Или еще потому, что в глубине души рукопись не удовлетворяла его — не отвечала тому предчувствию величия и гармонии, тому «гулу» интонации и ритма, которые жили в нем?
В 1931 году Булгаковым начата новая тетрадь — она сохранилась: «Черновики романа, часть I, 1929–1931 год». В ней — новый текст сатирической главы о литераторах «Дело было в Грибоедове». Глава не окончена…
Еще одна тетрадь того же года, следующая. И снова — «Дело было в Грибоедове». Глава опять переписывается. Новые подробности. Фиолетовые чернила. Развивается тот же сатирический роман, сатирическое обозрение, роман о дьяволе.
И вдруг… С чистой страницы, далее — совсем другие чернила, расплывчатые, синие, бумага промокает, писать можно только на одной стороне листа, — в верхнем правом углу запись: «Помоги, Господи, кончить роман. 1931 г.» И — размашисто, стремительно, вдохновенно — три странички набросков, озаглавленных так: «Полет Воланда»… Летящее слово «Полет», летящие штрихи над буквами П и т…
«— Об чем волынка, граждане? — спросил Бегемот и для официальности в слове «граждане» сделал ударение на «да». — Куда это вы скакаете?»
Отдельная реплика: «Кота в Бутырки? Прокурор накрутит вам хвосты». Не исключено, что Бегемоту эта реплика и принадлежит.
Отрывок текста, озаглавленный так: «Свист», — черновой набросок эпизода, который войдет в 31-ю главу («На Воробьевых горах») романа «Мастер и Маргарита».
«…и стая галок поднялась и улетела.
— Это свистнуто, — снисходительно заметил Фагот, — не спорю — свистнуто! Но откровенно говоря, свистнуто неважно.
— Я не музыкант, — отозвался Бегемот и сделал вид, что обиделся.
— Эх, ваше здоровье! — пронзительным тенором обратился Фагот к Воланду, — дозвольте уж мне, старому регенту, свистнуть.
— Вы не возражаете? — вежливо обратился Воланд к Маргарите и ко мне.
— Нет, нет, — счастливо вскричала Маргарита, — пусть свистнет! Прошу вас! Я так давно не веселилась!
— Вам посвящается, — сказал галантный Фагот и предпринял некоторые приготовления. Вытянулся, как резинка, и устроил из пальцев замысловатую фигуру. Я глянул на лица милиционеров, и мне показалось, что им хочется прекратить это дело и уехать.
115
М. О. Чудакова, полагаю, ошибочно, читает здесь: «расхлопал… вино» («Памятники культуры». Ежегодник. М., 1977, с. 96), тогда как у Булгакова слово «расхлопать» явно относится к посуде, а не к ее содержимому (ср. в «Белой гвардии»: «У нас он начал с того, что всю посуду расхлопал. Синий сервиз. Только две тарелки осталось»).