– Что там? Что вы видите?
– Я, – задыхаясь, ответил Цепочкин, – я видел его лицо. Лицо из дыма и мрака. Он набросился на меня, прыгнул, хотел задушить, но не успел: я захлопнул дверь. Из других дверей завыли, и я убежал. Теперь я иду в лес, прочь от них. Но и здесь мне не рады: ветки цепляют меня, мешают идти, но я всё равно иду.
Я вижу овраг. На его дне лежит что-то большое. Похоже на сердце, пульсирующее сердце размером с ту больницу. У него синие сосуды, они корнями входят в землю. Местами сердце покрыто золотом. Сюда попала та пыль, я знаю.
Сердце пульсирует и зовёт. Я касаюсь его холодного золота, и меня втягивает внутрь. Я просачиваюсь в него, будто я кровь, которую оно качает. Теперь я внутри. Здесь очень тихо, но я не один: за столом сидит человек и что-то пишет. Он водит старинным пером, из-под него летят слова. Он смотрит на меня золотыми глазами.
«Кто ты?» – «Я – это ты. Я – это другой ты, которого заперли здесь на тридцать лет. Я – тот, кто давал тебе силы, кто всегда помогал тебе и был взаперти, был изгнан из внешнего мира, но продолжал трудиться ради всей личности. Я – творческое начало, которое ты нагло вытеснил, я – все твои страхи и твои тайные желания, которые ты боишься и стыдишься признать даже перед собой. Я – твоя тень, к которой ты сам пришёл. Теперь пора поменяться».
Он стоит передо мной. Мне кажется, мы можем слиться в одно целое, если только захотим. Он отошёл. Он рвёт бумаги и чему-то смеётся. Он вышел из кабинета. Я дёргаю дверь, но золотая дверь, которой здесь не было, она заперта. Она заперта…
Цепочкин умолк. Василий Николаевич положил диктофон в тумбу и уставился на пациента. Тот молчал. «Неужели зашёл чересчур глубоко? – подумал он и вздохнул. – Вот чёрт! Я-то надеялся…». Не успел он додумать, как пациент открыл глаза и сел.
– Вы очнулись! – искренне обрадовался Василий Николаевич, который прежде ни разу не вводил в трансы. – Я уж хотел идти за нашатырём. Вы как? Выбрались из двери?
– Выбрался, за что вам благодарен, – спокойно ответил Таштультим и сел, чему-то улыбаясь. – А теперь, дорогой доктор, попрошу ваши записи, – сказал Таштультим и резким движением вытащил из рук Василия Николаевича блокнот, после чего вырвал листы, смял их и бросил над головой.
– Что вы делаете?! – воскликнул Василий Николаевич и с ужасом заметил, что глаза пациента стали золотыми.
– Это конфиденциальная информация, доктор. Не хотите же вы скандал с общественностью за нарушение соответствующего закона? Тьфу, как вычурно! Даже слов других не знает, – добавил он.
– Постойте! – Василий Николаевич придержал дверь, когда Таштультим приблизился к ней. – Погодите! А если я предложу вам сотрудничать? Мы вместе опубликуем научный труд. Мы станем знаменитее, чем Фрейд и Юнг! – с воодушевлением сказал он, всей душой надеясь на согласие.
Таштультим Таштультимович рассмеялся и похлопал доктора по плечу.
– Какой же вы дурень! Неужели ничего не поняли? Плевать мне на ваш труд, меня ждут собственные труды! Отныне я – творческий человек.
– Но как? Почему это всё возможно? Объясните хоть это.
Василий Николаевич хотел добавить, что тогда он сможет сам написать этот монументальный труд, без его помощи, но не решился и молча замер у двери.
– К чёрту вас и ваши объяснения! – воскликнул Таштультим, но всё-таки добавил: – Не запирайте тени, доктор.
– Прекрасно! "Не запирайте тени”, – повторил он, когда Таштультим вышел. После Василий Николаевич достал диктофон из тумбы, поднял смятую бумагу и прижал к груди эти сокровища. – Назову это так: «Применение философского камня в качестве средства для…» Как бы назвать-то? «…для поиска творческого начала». А само начало будет такое: «Метод разработан в ходе работы с бессознательным посредством активного воображения. Важно отметить, что данный подход имеет как положительные, так и негативные аспекты…»
Василий Николаевич углубился в свой великий труд, ничуть не заботясь о судьбе запертого Таштультима.
Снаружи
Данилка стоял перед открытым холодильником и пытался вспомнить, как он сюда попал. Полки рефрижератора зияли пустотой. Кусок колбасы, огрызок зачерствевшего батона, полупустая литровая банка с чем-то бирюзовым, несколько гвоздей в отсеке для яиц.
Мужчина схватил гвозди, пересчитал их дважды. В первый раз насчитал девять штук, во второй раз – сорок два сантиметра. Он старательно протёр каждый гвоздь валенком, выпрямил те, которые были согнуты. Закинул поочерёдно каждый гвоздь в кипящую воду.
На стене, где раньше было окно, висел плакат с китайским Киркоровым. Мужчина на постере был похож на стандартного Киркорова, но с узкими, раскосыми глазами. А вместо короны – пылесос, причём не самого лучшего качества. Даня был рад неожиданному китайскому сюрпризу, но без окна было темно и грустно. Он достал из духовки окноискатель и начал прислонять его к шкафам, холодильникам, столам, бутербродам с фиолетовой икрой.