Кровь из пальца, похожая на красный дым, медленно поднималась в воздух и испарялась. Было больно, но боль была не настоящей, какой-то пластмассовой. К раненному подбежала Диана.
– Всё в порядке? – спросила она испуганно.
– Да, всё прекрасно! Скатаем новый шар, только в этот раз давай поменьше! – ответил Даня, позабыв о своём боевом ранении и о пластмассовой боли.
Снеговик получился кривым и непропорциональным. Огромная нижняя секция и совсем тощие средняя и верхняя. Две пивные пробки подарили снеговику зрение. Пара берёзовых веток в одночасье превратилась в кривые, уродливые руки. Надкусанная морковка заняла своё почётное место посередине физиономии снежного человека.
– Ну что, толстозадый, как дела? – спросил Даня, обращаясь к своему творению.
– Здесь очень сильно пахнет морковью! – ответил снеговик.
Внезапно резкая боль пронзила спину Даниила. Это была уже не пластмассовая боль, а самая настоящая. Мужчина упал лицом в снег. Силы покинули его, в глазах потемнело…
– Даниил! – послышался вновь тот самый призрачный протяжный голос. – Обернись, Даниил, посмотри назад, чёрт возьми!
Но было уже поздно. Внезапно всё закончилось.
***
В лаборатории следственного комитета работали трое: майор Завальный Антон Владимирович, лейтенант Картошкин и нейрофизиолог Пётр Саныч из гражданского персонала.
Внутри большого сферического аквариума плавал мозг, из которого торчали десятки трубок и проводов. Некоторые провода вели к телевизору, на экране которого застыло изображение грязного сугроба. Другие провода уходили к столу, на котором стояли компьютер и крупный студийный микрофон.
– Вашу ж мать! – заключил товарищ майор Завальный. Втянул горький дым от тлеющей «Мальборо», прошёлся вдоль лаборатории.
Другие двое сидели смирно, виновато смотрели в пол.
– Картошкин, ты что, не мог минутой раньше попросить его обернуться? – спросил Завальный молодого лейтенанта, сидящего перед микрофоном.
Картошкин молчал. Он взглянул на нейрофизиолога Петра Саныча таким взглядом, словно ждал от того поддержки или спасения. Учёный кашлянул. Он всегда откашливался, прежде чем начинал что-то говорить.
– Понимаете ли, – Пётр Саныч сделал паузу, подбирая нужные слова, – я заявляю вам, товарищ майор, со стопроцентной уверенностью, что Даниил не видел своего убийцу. Уже в шестнадцатый раз мы проводим опыт с его памятью, и каждый раз всё заканчивается одинаково. Разве вы не понимаете?
– Да что вы говорите? – ехидно перебил учёного товарищ майор, – ваша работа, Пётр Саныч, показать нам последние часы жизни убитого, показать реальные воспоминания! Так откуда там взялись эти чёртовы гуси? В предыдущие пятнадцать раз никаких гусей и в помине не было… А что с плакатом на его стене? Китайский Киркоров? Вы, должно быть, надо мной издеваетесь?
– Как же вам объяснить… Ведь это живой мозг! Ему кажется, что он до сих пор живёт. Он работает, обрабатывает информацию. Невозможно просто извлечь память в первозданном виде, мозг в любом случае будет вносить свои коррективы. Это как сновидение, в котором отражается реальность, перемешанная с сюрреалистическими образами. Понимаете?
– Я понимаю только то, что мне прислали самого бездарного нейрофизиолога в мире! – прокричал майор и стукнул кулаком по столу.
Неловкое молчание.
– Ладно, – разорвал тишину Завальный, – пробуем ещё раз. Глядите в оба. Может, получится отыскать хоть какие-нибудь улики.
– Ничего не выйдет, – робко пробубнил лейтенант Картошкин, – родственники Даниила требуют немедленно вернуть его мозг. Они уже заявление в прокуратуру на нас накатали. Это была последняя попытка.
– Твою мать, – выругался майор. Подкурил следующую сигарету.
– А что касается улик, – вмешался в разговор Пётр Саныч, – мне кажется, что самую главную «улику» мы видели каждый раз, когда копались в памяти Дани. Розовую такую «улику», блондинистую.
Завальный кивнул.
– Распечатай крупный план её лица, объявим в розыск, – сказал майор, обращаясь к Картошкину, – в «особых приметах» укажи «курит гвозди».
– Вы серьёзно? – спросил лейтенант.
Завальный громко рассмеялся и покинул лабораторию.