- Может быть, несчастных сжигают?
- Нет, - Нина помрачнела и отвернулась. - Повстанцы исследовали кострище. Обязательно должны были остаться следы. Но их нет.
Она помолчала, потом как-то по-детски беспомощно взмахнув руками, прошептала:
- Мне казалось, что ты будешь потрясен.
- Понимаешь, - смутился я, - от меня можно добиться осмысленной человеческой реакции только пока я еще не заразился новым текстом. Когда я работаю, со мною происходит что-то ужасное, я перестаю быть самим собой, выдуманные герои вытесняют меня из собственного тела. Я думаю, как они, я чувствую, как они… А сейчас… А же тебе сказал, что собираюсь писать “Творчество душевнобольных кошек”. Никто мне не подсказывал, я сам решил, что герои моей книги - больные, а раз так, их должны лечить. Прости, если я тебя разочаровал. Я не знаю, как относиться к твоему рассказу. Мне нужно время, чтобы разобраться во всей этой истории.
- Будем считать, что ты не безнадежен.
*
Я залез в автомобиль. Нина забралась на заднее сиденье. Почти целый час мы просидели молча. Невозможно было догадаться, что ожидает от меня услышать Нина, а потому я решил не болтать попусту. Если бы она спросила меня о чем-то конкретном, я бы ответил. Но у меня не было настроения устраивать диспут об отвлеченных философских принципах. Я решил, что пока лично не побываю на празднике в зале вынесения приговоров - ну и словосочетание! - и не составлю собственного представления о происходящем, мне не стоит каким-то образом заявлять о своей позиции.
Наконец, пришло время праздновать. Томительное ожидание закончилось.
- Пора, - сказала Нина.
Мы вошли в здание суда. Никогда прежде на Сан-Лоренцо я не видел такого количества вооруженной охраны в одном месте. Праздник обещал стать опасным мероприятием. Перед залом вынесения приговоров нас проверили по списку, прошлись металлоискателем и пропустили внутрь. Из приглашенных гостей мы были первыми. Кроме нас я насчитал около десятка солдат национальной гвардии.
- Будем ждать, - сказал я примирительно, ответа, впрочем, не получил.
С каждой минутой я все меньше верил в историю, рассказанную Ниной. Слишком неправдоподобной представлялась победа передовых технологий управления сознанием людей на отсталом острове, затерявшемся в Карибском море. Мне даже пришло в голову, что Нина придумала все эти ужасы только для того, чтобы я смог потом вставить их в свою очередную книжку. Я немедленно разозлился. Противная девчонка решила использовать знакомство со мной в самых низменных целях - пытается заставить меня писать то, что мне писать не хочется. Фи.
Зал постепенно наполнялся зрителями. Судя по шикарным костюмам, послушать оглашение приговора явились самые высокопоставленные особы местного общества. Дамы с интересом поглядывали в мою сторону, но разглядев рядом со мной Нину, тотчас отводили глаза. О ней здесь явно были наслышаны. Я с удовольствием отметил, что на фоне собравшихся, выгляжу белой вороной, что меня вполне устраивало, поскольку подчеркивало мое особое положение. Я имею удовольствие не быть частью высшего общества Сан-Лоренцо и не желаю, чтобы у кого бы то ни было возникали на мой счет подобные заблуждения.
И вот прозвучало долгожданное: “Встать, суд идет!”
Из служебного помещения в зале появился полковник Чадос, облаченный в длинную черную мантию судьи. На голове его, как напоминание о недавнем колониальном прошлом, был водружен белый завитой парик. В зале раздалось: “Ш-ш-шу-уу”. Это собравшиеся аристократы, как по команде, поднялись со своих мест. Встала и Нина. Я присоединился, уважение к суду было воспитано у меня с детства.
На губах полковника застыла плотоядная ухмылка. Нам обещали праздник, церемонию покаяния и прощения. Но возбужденное состояние полковника заставляло сделать неутешительное предположение о том, что вся эта дурацкая церемония вполне может закончиться кровавой расправой уже здесь, в зале вынесения приговоров.
- Садитесь! - объявил полковник, окинув зал тяжелым взглядом, словно проверял, все ли пришли к назначенному часу. - Пора начинать. Наши уголовнички устали ждать.
Первым конвой ввел в зал пожилого, склонного к полноте мужчину. Его поместили в железную клетку и начали допрос. Как оказалось, бедняга был торговцем со столичного рынка. Он обвинялся в недонесении властям об антиправительственных настроениях среди покупателей.
Торговец даже и не пытался оспаривать обвинение. Свою вину он признавал полностью и, как завороженный, твердил:
- Простите меня, простите меня, простите меня…
- Ты осознал всю мерзость своего преступления? - сурово спросил полковник Чадос.
- Полностью и готов понести заслуженное наказание.
- Приговаривается к насильственному исправлению. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Несчастному предложили на выбор две пилюли: красную и синюю. Он выбрал красную и нерешительно стал крутить ее в руках, не зная, что делать дальше.
- Глотай скорее, задерживаешь остальных, - сказал полковник. - Насильно, что ли, тебе ее в глотку запихивать?
Торговец вздрогнул и проглотил пилюлю.
- А ты боялся! Свободен!
Мужчину вывели из клетки и пинком под зад, выпроводили вон из зала. Нина с интересом посмотрела на меня. Я с ужасом понял, что история, рассказанная ею - чистая правда.
Со следующими пятью подсудимыми обошлись точно так же. Их обвинили в надуманных преступлениях и заставили проглотить красные пилюли, после чего отпустили на свободу.
Но вот в зал ввели моего знакомого таможенника, и я понял, что сейчас разыграется спектакль, подготовленный специально для меня. Я чуть заметно подался вперед, стараясь не пропустить ни единого слова из предстоящего допроса. Нина нащупала мою руку и тихонько сжала мои пальцы.
- Все будет хорошо, - прошептала она чуть слышно и грустно улыбнулась. - Главное, не сорвись.
Между тем процесс продолжался. Таможенника обвинили в попытке получения взятки от иностранца в особо крупной форме. Полковник Чадос не счел нужным даже взглянуть на меня. Но мы с ним знали, что злонамеренный иностранец - это я.
Несчастный таможенник чистосердечно признался в своем злодеянии и покаялся. Обещал, что отныне жизнь отдаст, а закон не преступит.
- Ты осознал всю мерзость своего преступления? - спросил полковник Чадос.
- К наказанию готов.
- Приговаривается к насильственному исправлению. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Подручный внес в зал поднос с двумя пилюлями. Таможенник застыл в нерешительности.
- Пошевеливайся! - прикрикнул на него Чадос.
Рука приговоренного медленно потянулась к подносу. Мне было прекрасно видно, как она дрожит от напряжения. Он выбрал синюю. В зале зааплодировали. Охранники надели на руки таможенника наручники, надели на голову черный колпак без прорезей для глаз, который обычно используется при расстрелах, и вывели из зала.
- Он должен будет проглотить пилюлю после того, как подожжет праздничный очистительный костер, - сказала Нина. - Мы больше его не увидим. А он - нас. Колпак ему надели потому, что ему не на что больше смотреть. По приговору суда он больше не принадлежит нашему миру.
- Но почему он не выбрал красную?
- Среди обреченных распространено суеверие, что выбравшие синюю пилюлю, попадают в царствие добра и всеобщего братства, куда заказана дорога президенту и Чадосу. Своего рода искаженный миф о загробной жизни у христиан. Этот человек посчитал, что только так сможет избавиться от своих ненавистных преследователей.