Камю усматривает основную трудность Кафки в символическом характере его произведений. Он считает, что самый надежный способ истолкования символических произведений — подходить к ним непредвзято, не стремиться найти в них то, чего нет. Камю принимает правила игры самого Кафки и стремится подходить к истолкованию его произведений скорее со стороны формы, чем содержания, изображения, чем выражения. Символика Кафки, как и любая другая, предполагает наличие мира идей и мира ощущений. В творчестве Кафки эти миры обретают форму обыденной жизни и сверхбытийного беспокойства. В этом Кафка вписывается в традицию экзистенциальной мысли. Его персонажи в жизни (как и в теории философов-экзистенциалистов: Шестова, Хайдеггера, Ясперса и других) постоянно испытывают страх, находятся в состоянии безысходной тревоги, смутно ощущаемой вины, непроницаемой таинственности и неразгаданной тайны.
В романе «Процесс» Йозефа К. обвиняют в преступлении, но до самой смерти, когда его закалывают как собаку, он не знает ни своей вины, ни обвинения. Временами он даже сомневается в существовании самого приговора и живет так, как если бы ничего не произошло. При этом связь романа с повседневностью такова, что чем трагичнее события, тем будничнее и неприметнее тон повествования, что многократно усиливает разрыв и расхождение между трагизмом человеческой жизни и смирением и простотой, с какой эта жизнь воспринимается человеком. И хотя внутренне человек противится трагическому исходу, он не видит в нем ничего необычного и удивляется лишь отсутствию удивления. Трагедия духа разворачивается в сфере конкретного бытия и достигается тем, что с помощью богатой палитры красок передается пустота, а с помощью повседневных поступков — вечные устремления человека.
Роман «Замок» представляется Камю как «теология в действии», как «индивидуальный путь души в поисках благодати», путь человека, вопрошающего предметы потустороннего мира о тайне тайн, ищущего в женщинах дремлющего Бога. В отличие от религии и религиозной философии, стремящихся найти величие в сверхъестественном, Камю находит величие и изначальную абсурдность в человеческом уделе. И здесь трагизм человеческой судьбы выражается через будничность, а абсурд — через логику. Еще древнегреческая трагедия показала, что трагизм неизмеримо усиливается, если судьба человека формируется и завершается логично и естественно, и чем логичнее и естественнее, тем страшнее и ужаснее.
Правда, Камю не согласен именовать судьбой человека лишь то, что его разрушает или сокрушает, поскольку и счастье лишено логики в силу своей неизбежности. Следовательно, главное — видеть связь трагизма с логикой и повседневностью. Коммивояжера Замзу («Превращение») удручает лишь то, что хозяин будет недоволен его отсутствием на работе, а то, что он сам превращается в насекомое, его лишь «немного смущает».
Многие исследователи творчества Кафки считали, что его мир узок и замкнут. Камю показывает, что это не так. Хотя вселенная Кафки не знает прогресса, но он незаметно вводит в нее надежду.
Камю постоянно сравнивает Кафку с Кьеркегором. И у Кьеркегора, и у Кафки истина вступает в противоречие с моралью, но Кафка, кажется, идет дальше, ибо его землемер в романе «Замок» предпринимает последнюю попытку обрести Бога через отрицание, «узнать его не в привычном для нас обличии добра и красоты, а в пустых и уродливых ликах его равнодушия, его несправедливости и ненависти». В конце концов он оказывается еще дальше от намеченной цели, поскольку отказался от морали, логики и истин разума ради безрассудной надежды на божественную благодать. Этот кафкианский мотив будет многократно варьироваться в литературе и искусстве XX века, например в творчестве шведского кинорежиссера Ингмара Бергмана. И чем трагичнее человеческий удел, тем явственнее вступает в свои права надежда. Вот почему Камю не согласен с теми авторами, которые определяли творчество Кафки как «крик отчаяния, не оставляющего человеку никакого прибежища». Наоборот, утверждает Камю, такие писатели, как Кафка, Кьеркегор или Шестов — романисты и философы экзистенциального направления, — завершают свой путь неудержимым криком надежды.
Не случайно у Кафки человек освобожден от бремени жизни — как и во всех религиях. И хотя Кафка ставит проблему абсурда во всей полноте, его творчество не является абсурдным, поскольку оно вводит в мир человека надежду, которая оправдывает страшный, уродливый, обесчеловеченный мир. Во всем этом Камю видит величие и универсальность личности Кафки и его творчества.