Однако все было иначе в эту ночь, чем в предыдущую, в поезде. Сон не торопился к Веденину. Легкая дремота то и дело прерывалась. И теперь, оставшись наедине со своими мыслями, Веденин не мог не признаться себе, что действительно испытывает какое-то недовольство или раздраженность.
— Что же это такое? Откуда этот скверный осадок? Неужели из-за встречи с Векслером? Ничего подобного! Ископаемое существо! Но почему он спросил... Я правильно ответил: нет, сейчас работой своей недоволен. А вот теперь, вернувшись...
Снова приблизилась дремота. Снова отхлынула.
— Чувство персональной, личной ответственности!.. Но разве когда-нибудь я утрачивал это чувство?.. Разве в нашем искусстве, в нашей живописи оно не звучит все сильнее?.. Что же тогда тревожит меня? Или то, что Векслер рассказал об Андрее? Еще не известно, есть ли правда в этом рассказе!
Заснул лишь под утро. Проснулся как от толчка. Нина Павловна причесывалась перед зеркалом. Зоя плескалась рядом, в умывальной.
Затем на цыпочках вернулась в номер, но увидав, что отец проснулся, тотчас начала рассказывать о вчерашнем спектакле.
— Играл весь первый состав. Как играли.. Я нарочно программу сохранила. Для Сергея. Пусть завидует!
И предложила:
— Хочешь, папа, пойти со мной в зоопарк?
— Не смогу. В час дня деловая встреча.
— В час дня? А сейчас нет десяти. Я покажу тебе разных зверей. И не в клетках, а будто на свободе.
— Не в клетках? Тогда боюсь.
— Но я же объясняю — только кажется, что на свободе.
— Все равно боюсь. Иди одна.
От завтрака отказался. Попрощавшись с женой и дочерью, заторопился на улицу. И снова, остановившись на перекрестке, ощутил ту встревоженность, которая ночью отгоняла сон.
— Пустяки! О чем мне тревожиться? До встречи с Бугровым могу посмотреть Москву. Каждый раз она радует новыми красками.
Веденин шел по быстротечным улицам, огибал строительные участки, над которыми возносились ажурные многоэтажные каркасы, разглядывал павильоны метро... Он спустился в метро по непрерывным ступеням эскалатора. Прошел на перрон по туннелю, стенами которого был ослепительно полированный мрамор, гирлянды бронзовых цветов, блики и отражения огней... Приближались и, приняв пассажиров, дальше устремлялись поезда, оставляя за собой замирающий гул. Потом, с приближением нового поезда, гул возвращался, усиливался. Казалось, и сюда, под землю, пробивается шум Москвы, строящейся, подымающейся, расправляющей могучие плечи.
Так думал Веденин, захваченный красотою того, что раскрывалось перед ним от станции к станции. Но чем плотнее становились эти впечатления, тем острее становилось и чувство встревоженности. Словно пытаясь сбежать от нее, Веденин поднялся наверх... В Третьяковскую галерею он приехал задолго до условленного часа.
Не только вестибюль галереи, но и широкая площадка, отгороженная от улицы массивной оградой, — все было заполнено посетителями. Здесь были группы и школьников и студентов, были москвичи, пришедшие со своими семьями, были и приехавшие издалека (в людском потоке промелькнуло смуглое лицо под тюбетейкой, расшитой пунцовыми цветами). Яркий день, светлые одежды, щебет детей, перекличка голосов — все это придавало окружающему оттенок праздничной приподнятости. Но Веденин ничего не замечал. Он очнулся лишь тогда, когда поток посетителей приблизил его к самому входу. Еще минута — и в лицо пахнула прохлада музейных зал.
Веденин шел вперед и встречал знакомые полотна — работы учителей, друзей, учеников. Снова видел картины, на которых, тогда еще совсем молодой, учился, перед которыми простаивал долгими часами, стремясь постигнуть великую силу реалистической живописи. Видел и полотна, которые знал еще тогда, когда они лишь зарождались в начальных замыслах, в первых набросках... И воспоминания многих лет — встречи, мучительные исповеди в бессонные ночи, торжествующие минуты удач и страшная горечь непризнаний, минуты, когда кисти кажутся лгущими, вышедшими из повиновения, и минуты, когда вся жизнь блистательно ложится на полотно, — все это снова окружило Веденина, и одна картина дополняла ему другую.
И вдруг на пороге одного из зал резко остановился. И сразу понял, какое желание привело его сюда. «Что же ты остановился? Входи!»
Веденин все еще колебался, когда с ним поровнялась шумливая группа молодежи. Пользуясь минутной паузой, экскурсанты с озорством подталкивали друг друга, юноши на ходу что-то шептали девушкам, а те посмеивались и отворачивались.
Вместе с этой группой Веденин прошел вперед. Едва открылся простенок, как сразу умолкли говор и смех.
...Человеку осталось жить не годы, не дни, не часы — короткие мгновения. Жизнь, молодая, недолгая, уже позади. В пробитой груди клокочут последние вздохи.