— Нет, только начетчики или спекуляторы могут смешивать символизм с понятием символа как типизированного, обобщенного образа. Что отличает символизм как реакционное, глубоко чуждое нам течение? Мистицизм, бегство от жизни, уход в потусторонний, вымышленный мир... Разве хоть одна из этих черт свойственна полотну Веденина?
— Я не берусь утверждать, что полотно Константина Петровича символично в целом. Но разве эта черная, безликая фигура, к тому же поставленная в тень...
— Ах, вот, значит, в чем дело! (На этот раз ирония в словах Бугрова была неприкрытой.) Следовательно, если человек стоит в тени — он превращается в символ? Если стоит к зрителям спиной — это тоже символ? А если на нем еще черная спецовка — это символ в квадрате?
Вопросы Бугрова звучали все более настойчиво. Теперь он сам добивался от Ракитина ответа. Выжидающе замолк, но Ракитин утратил желание что-либо ответить.
— В таком случае разрешите, Иван Никанорович, вернуться к вашей картине. Не моя вина, если мы от нее отвлеклись... Да, на вашей картине никто не находится в тени, все лица открыты... И все же... И все же нет ни одного живого человеческого лица!
— Я попросил бы, Павел Семенович, не повторять тех демагогических фраз, которые мне уже пришлось выслушать...
— Вы хотите доказательств? А ведь этих доказательств, жизненных доказательств у вас у самого вправе потребовать зритель!.. Вспомните девушку, склонившуюся над протоколом. Разве вас интересовало внутреннее ее состояние, ее отношение к ходу совещания? Нет, вы сосредоточили внимание на другом — лишь на том, как падает ей на лицо свет настольной лампы. Этот зеленоватый отблеск удался, а человек пропал. Ну, а юноша в майке? Кто он? Что чувствует, о чем думает? Этого вы не знаете, да и не могли знать, потому что шли не от поисков реального образа, а лишь воспроизводили мускулатуру натурщика. И так каждый человек на вашем полотне... Разве узкие живописные задачи не были для вас главным?
И снова вопросы Бугрова остались без ответа. Еще раз кинув на Ракитина жесткий взгляд, он подошел к мольберту, протянул к нему руку, и на мгновение его рука встретилась с рукой девушки на полотне.
— А вот здесь художник жил другими интересами. Чем больше смотрю на эту простую рабочую девушку, тем мне радостнее. Радостно, потому что вижу доподлинного человека. Потому что читаю его биографию — порожденную нашей жизнью, неотделимую от нашей жизни. Потому что хочется стать рядом с этой девушкой, разделить ее борьбу, вместе с ней победить. Потому что ее борьба — плоть от плоти нашей жизни!.. Еще имеются в нашей жизни носители зла!..
И добавил, стараясь вернуть себе обычную сдержанность:
— Вот все, что могу сказать относительно этих двух картин. Думается мне, что автор письма, злопыхательски оценивая картину Веденина, исходил из побуждений, весьма далеких от тех задач, которые стоят перед нашим искусством.
Ракитин ответил так поспешно, точно ему требовалось лично от себя отвести обвинение:
— Я не в претензии, Павел Семенович... Вы говорили резко, но все мы настолько нуждаемся в критике... Разумеется, я не могу утверждать, что моя работа совершенна... Однако мне кажется, что лишь настоящее творческое соревнование...
— Да, — подтвердил Бугров. — Нам дорого творческое соревнование. Но при одном условии — если соревнующиеся едины в той цели, которую поставили перед собой. Если же цели противоположны...
— Противоположны?
— Мне довелось, Иван Никанорович, ознакомиться и с теми эскизами, которые вы предложили для росписи зала в одном из заводских дворцов культуры. Общественное обсуждение этих эскизов обнаружило все тот же холодный изыск, эстетское любование формой... Какое же может состояться соревнование?
Взглянув в эту минуту на Ракитина, Веденин увидел на его лице не только тревогу — это было лицо человека, не смеющего отвести удар.
А Бугров, словно завершая разговор, протянул Веденину руку:
— Позвольте мне, Константин Петрович, — на этот раз как председателю выставочного комитета — сердечно вас поздравить. Я понимаю, что трудящиеся Крутоярска имеют право первыми увидеть вашу картину...
— Первыми? — ревниво возразил Голованов. — Однако значение всесоюзной выставки настолько велико...
— Не забывайте, Владимир Николаевич, — выставка продлится не один месяц. В дальнейшем мы сможем договориться с крутоярским музеем, а сейчас...
Дверь в мастерскую распахнулась. Вбежала Зоя:
— Отец, поздравляй!
И смущенно подалась назад, увидя, что он не один.
Но Веденин (на лестничной площадке стояли Ольга, Семен и Сергей) громко позвал: — Входите!
И обернулся к Бугрову: