— Не соглашусь. Условия у нас самые благоприятные, — возразил Голованов одному из художников, сетовавшему на ограниченность сроков. — Центральный Комитет партии оказал нам великую помощь, приняв постановление о ликвидации художественных группировок. То, что было не по силам разобщенным группам, — для нас, участников единой организации, вполне исполнимо. Разумеется, если будем чувствовать локоть один другого... Кстати, вчера я побывал в мастерской Кулагина. Давно ли у нас на секции живописцев обсуждался эскиз его картины? А сейчас можно с уверенностью уже сказать — удается картина! Настойчиво работает Кулагин!
— Рад за вашего ученика, — усмехнулся художник. — Но ведь не все же...
— Думаете, потому хвалю Кулагина, что он мой ученик? Как будто я никогда не отличался слепым пристрастием.
— Вы не так меня поняли, Владимир Николаевич.
— Тем лучше. Вот я и спрашиваю: какие же основания для сетований?
Взяв со стола список, Голованов назвал работы, подготовляемые для выставки.
— Отборочной комиссии предстоит потрудиться!.. Конечно, я забегаю вперед.
Заседание продолжалось. Веденин окинул взглядом присутствующих. С большинством он был знаком многие годы — знаком по выставкам, по тому времени, когда преподавал в Академии художеств, по творческим дискуссиям. Здесь были не только друзья, но и живописцы, с которыми не раз приходилось вступать в острые, даже враждебные споры.
Однако, припоминая это, Веденин не мог не согласиться с Головановым. «Да, в единой организации мы скорее найдем общий язык. Возможно, будут еще столкновения. Будут!.. Но это принесет только пользу: укрепит, сцементирует ряды».
Когда заседание окончилось, Голованов задержал Веденина:
— Редко показываешься.
— Тружусь в поте лица.
— Ну, и как? Когда увидим?
— Пока не всем еще доволен. Дожил до седин, а каждый раз, приступая к новому полотну, чувствую себя взволнованным дипломантом.
— Хорошее чувство, Константин Петрович. Молодое.
— И беспокойное. Часто вспоминаются мне репинские слова: «Надо семь раз умереть, прежде чем написать картину».
— Все же надеюсь всегда видеть тебя живым, — улыбнулся Голованов.
Знакомство Веденина с Головановым началось много лет назад, еще в начале двадцатых годов.
В ту пору Академия художеств, преобразованная в свободные мастерские, бурлила страстями. «Левые» живописцы, под флагом борьбы со старой, консервативной академией, пытались расправиться с традициями реалистического искусства, завладеть сердцами молодежи. Голованов (он был назначен комиссаром мастерских) решительно встал на защиту художников-реалистов.
— Что вы делаете? — нападали на него. — Никакой поддержки охвостью передвижничества!
Сложное было время. Но Владимир Николаевич не позволял запугать себя истошными криками. И не уставал внушать молодежи:
— Мы работаем для народа. Народ не нуждается в дешевых побрякушках, в мыльных пузырях!
Тогда-то между Ведениным и Головановым и завязалось знакомство, с годами превратившееся в дружбу.
— Ну, а твои успехи, Владимир Николаевич? Уйму времени отнимает союз?
— Не без того. А все же кисти не забрасываю. Да и перед учениками не хочу пасовать.
На мгновение задумавшись, Голованов негромко продолжал:
— Время как летит! Смотрел я вчера на Никиту Кулагина. Помнишь, каким пришел к нам в академию? В шинели, красноармейцем демобилизованным, за плечами гражданская война... А теперь-то как пишет! Чертовская в нем уверенность. Не зазнайство — именно уверенность. Знает, куда идет!
Разговор прервала секретарша. Сообщила, что художник, которому правление поручило выехать в Москву для связи с выставочным комитетом, внезапно заболел.
— Плохо, — нахмурился Голованов. — А я как раз вчера сообщил Бугрову...
— Бугрову? Разве Павел Семенович...
— Утвержден председателем выставочного комитета. На этот счет разные слышатся мнения. Сам понимаешь, кое-кому эта кандидатура не по душе. Открыто не говорят, но зато высказывают опасения... Дескать, слишком молод. К тому же не живописец — искусствовед. А я считаю кандидатуру вполне удачной.
— Кто же поедет в Москву? — напомнила секретарша.
— Что, если я? — неожиданно прервал паузу Веденин. — Не возражаешь, если эту миссию возьму на себя?
— Ты?.. Но ты же очень занят?
— Занят. Однако чувствую потребность в короткой передышке.