— Ну, вот мы и в сборе, — заявил Векслер, едва Веденин успел поздороваться с Георгиевским. — Мишка недавно в Белокаменной появился. Вернулся из многолетних странствий... Хватит, хватит разглядывать друг друга. Помоги, Мишка, накрыть праздничный стол.
Стол был накрыт, придвинут к тахте. Появилась закуска, вино.
— Сейчас, Костенька, сейчас! Сгораю от нетерпения поднять бокал за твою моложавость, твои успехи!
Потом, когда первый бокал был осушен, Веденин, снова скользнув взглядом по стенам, спросил:
— Ну, а теперь ты чем занимаешься, Петр?
— Только не этим, не этим! Ты на этюды не смотри, — от прежнего времени сохранились, к нынешней моей жизни отношения не имеют... Теперь другой работой занят!
И показал на большой холст. Холст был прикрыт куском линялой материи.
— К новой картине приступил. Только извини: пока никому не показываю. Гляди, грязная тряпица прикрывает холст. Однако час настанет — сорву эту тряпку.
Горделиво взмахнув рукой, Векслер замер в напыщенной позе. Но тут же рассмеялся:
— А ты и поверил, Костенька?.. Нет, картину, ежели и напишу, лишь для себя самого. Обнародовать не собираюсь. Если же всерьез говорить о нынешних моих делах...
Помолчал, скривил губы и будто не произнес, а выплюнул:
— Освод!
— Это что за премудрое слово?
— Ничуть не премудрое. Общество содействия спасению на водах.
— Но ты тут при чем?
— Иллюстрирую серию плакатов о правилах пользования спасательными снарядами. Работка, разумеется, не ахти творческая, но уж зато полезная... Души людские из водных пучин помогаю извлекать!
Все с таким же удивительным проворством Векслер подскочил сзади к Георгиевскому и цепко подхватил его под мышки:
— Выше голову, дружище! Держись за меня, как за спасательный круг! Выпьем сейчас и за твое преуспевание!
Выпили. Тогда Веденин спросил и Георгиевского о теперешних его занятиях. Георгиевский точно дожидался этого вопроса: он с поспешной готовностью раскрыл свой портфель (Веденин заметил, что края портфеля обметаны серыми нитками), извлек из него тоненькие книжки, вернее брошюры, напечатанные различными ведомственными — агрономическими, лесотехническими, ветеринарными и прочими издательствами.
— Вот, понимаешь ли, специализируюсь на оформлении книг. До того за многое хватался, многое испробовал, но не имел удачи. А жить-то надо, кормиться-то надо?.. Вот и решил книжную графику испробовать. Увлекательная, понимаешь ли, работа!
Рисунки на обложках были слабые. У Веденина не хватило духу сказать о них что-либо положительное.
Впрочем, Векслер пришел на помощь:
— Складывай, Мишка, свою литературу. Не о том говорить сегодня надо... Помянем лучше молодость, светлую нашу младость!
Он выпил, не дожидаясь Веденина. И Георгиевский жадным залпом осушил свой бокал. Георгиевский словно боялся, что его могут увести от стола: и ел и пил с какой-то судорожной торопливостью. Вскоре захмелел. Полез к Веденину целоваться, невнятно начал что-то напевать...
Нет, ничего не удавалось. Тошной мутью оборачивалась встреча. «И поделом мне, — рассердился на себя Веденин. — Какие имел основания ждать другого?»
Когда же Георгиевский, окончательно захмелев, откинулся на тахте и задремал, Веденин поднялся:
— Спасибо, Петр, за гостеприимство.
— Ты что, с ума сошел? Не отпущу!
— Нет, серьезно, пора. Жена беспокоиться будет.
— Вот как? С Ниной Павловной пожаловал?.. Попрошу передать почтительнейший привет. Надеюсь, помнит меня?.. И все-таки не отпущу. Так и скажешь: не отпустил — и баста!.. Я ведь, Костя, давно дожидаюсь случая с тобой побеседовать.
Кинул на Веденина внезапно протрезвевший взгляд и придвинулся ближе:
— Ну как, удачно навестил Симахина?
— К сожалению, не застал. Уехал в командировку.
— В командировку? Ах, вот как!.. Впрочем, оно и понятно!
Веденин насторожился: в последних словах ему послышался какой-то тайный смысл.
— Что ты хочешь этим, Петр, сказать?
— Ничего особенного. У тебя ведь с Андрюшей одинаковая пытливость, я бы даже сказал — приверженность жизни. Как же, как же, Костенька, — не раз читал твои высказывания. Ты ведь всегда отстаиваешь один и тот же тезис — что художник обязан ощущать себя работником жизни, что самый труд художника должен быть жизненным поступком, деянием, вмешательством в жизнь... Разве не так?
— Так, — подтвердил Веденин. — А ты...
— А я... Помню, Костя. Можешь не подсказывать... Ну, а я почитался жрецом чистой живописности, искусства, поднятого над прозаической жизнью. И всегда, с молодых наших лет, спорили мы с тобой — ожесточенно, чуть ли не враждуя... Что было, то было. Из песни слов не выкинешь. Однако другие времена — другие песни.