Резко встал. И Векслер вскочил. Он казался смущенным, замахал руками:
— Ну вот! Ну вот! Никак обиделся?.. Извини великодушно старческую болтливость... Так-таки хочешь уходить? Да погоди. Мишку разбужу, чокнемся еще разок, напоследок... Чокнемся за отсутствующих! И в первую очередь за Андрюшу Симахина. Бедняга особенно сейчас нуждается в дружеских пожеланиях.
— Бедняга?
— А как же! Разве не знаешь, какая стряслась с ним беда? Потому и кинулся в командировку.
— Ничего не знаю. Какая беда? Расскажи!
— Изволь... Попал наш Андрюша в серьезную проработку. Правда, из уважения к имени, устроили эту проработку деликатно, без оглашения в печати. Но уж зато на самой секции живописцев... Одним словом, жесточайшим образом раскритиковали новую его картину.
— Но за что же?
— Реализм, да не тот!.. Жил Андрюша, трудился безустали и считал, что со всей правдивостью изображает жизнь. Ну, а ему и предъявили обвинение: «Не овладели, дорогой товарищ, методом социалистического реализма. Плоскодонный у вас реализм — отображательский, иллюстративный!» Не кто иной, как Павел Семенович Бугров, первый предъявил обвинение.
— А что Андрей? Он что ответил?
— Что тут ответишь? В наши дни критика весьма поощряется... Вот и кинулся в командировку — с глаз долой, подальше. Потому и надлежит выпить за него!
Веденин будто не заметил протянутого бокала.
— Не хочешь? Напрасно, Костенька, напрасно. Впрочем, принуждать не намерен. Ты одно только помни: люблю тебя попрежнему, никаких новых споров затевать не собираюсь. И тебя люблю и Андрюшу люблю!
С этими словами Векслер снова зажег свечи в канделябре, основа предупредил, что пробка перегорела, что итти по коридору надо с осторожностью...
Веденин уже спустился на два пролета, когда, тяжело свесившись над перилами, Векслер окликнул его:
— Костя, ты здесь?.. Еще один вопросик... Что, если в Ленинград к тебе заявлюсь?.. Тысячу лет как не был. Нева, академия, сфинксы... Хочу паломником приехать, молодости минувшей поклониться... Приютишь паломника?
И воскликнул, не дожидаясь ответа:
— Спасибо, Костенька! Дай срок: с заказами неотложными разделаюсь, авансами новыми разживусь и пожалую... А пока что прошу не забыть: Нине Павловне почтительнейший мой привет!
— Как ты задержался, — сказала Нина Павловна. — Застал Андрея Игнатьевича?
— В том-то и дело... Оказался в отъезде.
— Но где же ты был? У Векслера?
— Совершенно верно. Поклонился запертым дверям и отправился к Петру Аркадьевичу. Если бы ты видела, как он изменился. Постарел, обрюзг...
— А встретились как?
— Какой была встреча?.. Измениться-то он изменился... И все же незачем было к нему приходить!
— А я решила, Костя, тебя дождаться. Зоя достала билет в Малый театр, ушла на весь вечер... Хочешь пойти к Иваковым? Я звонила им. Обрадовались, очень приглашали.
— Что ж, — согласился Веденин. — Посвятим до конца сегодняшний день визитам. Отсюда до Балчуга рукой подать.
Вышли из гостиницы и направились в сторону Красной площади. Ясный закат догорал над Москвой. Сгущались сумерки, но не смели приблизиться к площади, залитой ярким светом. Площадь в этот вечер заполняли физкультурники. Разноцветные майки своей пестротой соперничали с маковками Василия Блаженного. Звон курантов заглушался тысячами веселых голосов...
Молодая Москва, готовясь к физкультурному параду, шумела под старыми кремлевскими стенами.
Когда же миновали площадь и спустились к мосту, ведущему на Балчуг, Москва открыла другое свое лицо: чуть задумчивое, нежное, в приглушенном вечернем шуме, в мягком отсвете фонарей...
— Петр Аркадьевич просил передать тебе, Нина, почтительнейший привет. Больше того, грозился нагрянуть в Ленинград.
— Ты его пригласил?
— Сам напросился... Между прочим, рассказывал он и об Андрее. Рассказывал, будто новую его картину жестоко раскритиковали в союзе... Впрочем, это надо еще проверить.
Иваковы встретили радушно. Они приходились родственниками Нине Павловне, но и к Веденину относились как к близкому человеку. Веденин отвечал искренней симпатией. Особенно нравился ему глава семьи Геннадий Васильевич, профессор, крупный специалист по железнодорожному транспорту, которого студенты именовали «бровевержцем». Прозвище было метким: густые, мохнатые брови Геннадия Васильевича действительно производили устрашающее впечатление. Они почти смыкались на переносице и выразительно двигались то вверх, то вниз.
— С прибытием! Давно не виделись!
Придирчиво оглядел Нину Павловну:
— Полнеешь, дорогая сестра. Не подобает. Рекомендую зарядку. Имеется превосходный комплекс упражнений...