Выбрать главу

Как в океан сливаются ручьи,

Так мы уходим в мир теней бесплотный.

Лишь вы, душеприказчики мои,

Мои офорты, папки и полотна,

Идите в будущее. В добрый час.

Возникшие из-под музейной пыли,

Откройте тем, кто будет после нас,

Как мы боролись, гибли и любили,

Чтоб грезы те, что нам живили дух,

До их сердец, пылая, долетели,

Чтобы в веках ни разу не потух

Живой и чистый пламень Прометея!

Последнее из дошедших до нас произведений Рембрандта - картина "Симеон во храме" (высота девяносто восемь, ширина семьдесят девять сантиметров), Стокгольм. По-видимому, это та самая картина, которую незадолго до смерти Рембрандта видел в его мастерской на чердаке живописец Эвердинген. Последние дни жизни Рембрандта - предел человеческих испытаний. Картина осталась незаконченной и к тому же сильно испорчена. Но даже в этом незавершенном и полуразрушенном виде стокгольмская картина позволяет судить о глубине замысла и огромном художественном мастерстве Рембрандта. В горниле судьбы он выковывает свой последний шедевр.

Даже у Рембрандта мы редко встретим такую изумительную одухотворенность, какая воплощена в образе видного нам по пояс приблизившегося слева старого, белобородого Симеона. Такую непоколебимую убежденность и вместе с тем нежность к крошечному существу, лежащему у него на руках. И такую выразительность благоговейно закрытых старческих глаз, и такую внутреннюю жизнь этих костлявых рук, бережно держащих спеленатого младенца.

Симеон слишком стар, младенец слишком мал, слабость обоих безмерна. Но мощный, ликующий, неудержимый поток светоносных красок и озаренное догадкой лицо и опущенные веки Симеона говорят, что безмерное и высшее данное человеку счастье - это верить и ждать, любить и надеяться.

Грустно улыбается младенцу стоящая в тени молодая мать. Контраст озаренной внутренним сиянием седобородой головы выпрямляющегося Симеона на первом плане слева и погруженного в тень темного покрывала лица Марии на втором плане справа подчеркивает и оттенок трагических предчувствий, звучащий в картине, и светлый оптимизм всего ее образного содержания. Старый Симеон, по мысли Рембрандта, видел собственными глазами, держал в своих руках светоч мира, надежду человечества. Теперь он может свободно умереть. "Боже, видели очи мои свет, - сказал старый Симеон, возвращая ребенка матери. - Ныне отпускаешь своего слугу с миром".

Печальной улыбкой Марии на этой картине словно олицетворяется вся жизнь великого художника, ее бурное и яркое начало, ее грустный и одинокий конец. Но, подобно Симеону, и Рембрандт спокойно ждет своего последнего часа, так как и он видел в своих мечтах счастье человечества.

Величайший художник мира умирает в постели, во сне, на холодном чердаке, служившем ему последней мастерской, четвертого октября 1669-го года. Имущество, оставшееся после художника, состояла только из шерстяной и полотняной одежды и рабочих инструментов. Умереть для Рембрандта значило перестать творить.

В борьбе со всем, ничем не насытим,

Преследуя изменчивые тени,

Последний миг, пустейшее мгновенье

Хотел он удержать, пленившись им.

Нигде, ни в чем он счастьем не владел,

Влюблялся лишь в свое изображенье;

Последнее он удержать хотел,

Бедняк, пустое, жалкое мгновенье!

Но время - царь; пришел последний миг.

Боровшийся так долго, пал старик.

Упала стрелка. Сделано. Свершилось.

Конец.

Конец? Нелепое словцо!

Чему конец? Что, собственно, случилось?

Раз нечто и ничто отождествилось,

То было ль вправду что-то налицо?

Конец!

Конец? Вот глупый звук, пустой!

Прошло и не было - равны между собой!

Что предстоит всему творенью?

Все, все идет к уничтоженью!

Прошло... что это значит? Все равно,

Как если б вовсе не было оно!

Зачем же созидать? Один ответ:

Чтоб созданное все сводить на нет!

"Все кончено". А было ли начало?

Могло ли быть? Лишь видимость мелькала!

Вот нотариальная опись оставшейся собственности умершего Рембрандта, пригодной к продаже: "Три старых, поношенных фуфайки; восемь носовых платков; десять беретов и головных колпаков; одна Библия и принадлежности для писания картин". Про шестьсот оставленных им картин, триста гравюр и две тысячи рисунков неувядаемой красоты, мощи и выразительности - об этом в описи упомянуто не было: они были давно конфискованы, заложены, проданы, прожиты.

Смерть Рембрандта в напыщенной, буржуазной Голландии проходит незамеченной. Если весь Антверпен оплакивал кончину Рубенса, и перед его гробом несли золотую корону на бархатной подушке как символ того, что художник был равен королям, то смерть Рембрандта не привлекла внимания его сограждан. В последний путь его провожал один человек - его дочь, Корнелия. О нем забыли, забыли настолько, что его ученики впоследствии сложили легенду, что он умер в Англии или в Швеции, призванный туда шведским королем. Похороны Рембрандта стоили пятнадцать гульденов. Скромно, без всякой торжественности, без обычных в тогдашней Голландии посвятительных од, его похоронили на кладбище нищих при церкви Вестеркерк. Могила его не сохранилась, но в книге записей сохранилась пометка: "Вторник, восьмое октября 1669-го года. Похоронен Христа ради Рембрандт ван Рейн, художник с улицы Розенграхт, что против Домхофа".

Менее чем через год Корнелия Рембрандт выходит замуж за амстердамского художника Корнелиса Сейтгофа. Спустя недолгое время они покидают Голландию и переселяются далеко за океаны, в Индонезию, в поселок Батавию (ныне Джакарта). Там, на экваторе, под глубоким небом цвета синего кобальта, под вечно палящим солнцем тропиков, рядом с фантастическим таинственным лесом, который так чудесно был бы написан Рембрандтом, будь он жив, - там поселилась Корнелия с мужем в маленьком белом домике. В мирном труде тихо и ясно текла их жизнь. Скоро у них родятся сын Рембрандт и дочь Гендрикье.

На этом обрываются наши сведения о дальнейшей судьбе потомков великого художника.

* * *

Он умер в Голландии,

холодом моря повитой,

оборванный бог,

нищий гений.

Он умер,

и дивную тайну унес нераскрытой.

Он был королем светотени.

Бессмертную кисть,

точно жезл королевский, держал он

над царством мечты негасимой

той самой рукою,

что старческой дрожью дрожала,

когда подаянья просил он.

Закутанный в тряпки,

бродил он окраиной мутной.

У двориков заиндевелых

ладонь исполина

он лодочкой складывал утлой,

и зябко подсчитывал мелочь.

Считал ли он то,

сколько сам человечеству отдал?

Не сколько ему подавали!

Король светотени

он все ж оставался голодным,

когда королем его звали.

Когда же, отпетый отпетыми,

низший из низших,

упал он с последней ступени

его схоронили (с оглядкой),

на кладбище нищих,

его - короля светотени!

Пылится палитра...

Паук на рембрандтовской раме

в кругу паутины распластан...

На кладбище нищих,

в старинном седом Амстердаме

лежит император контрастов.

Но скоро в потемки,

сквозь вычурный щит паутины,

весны дуновенье прорвется:

какие для славы откроются миру картины

в лучах нидерландского солнца?

И юный художник,

взволнованный громкой молвою,

и старый прославленный гений

на кладбище нищих

с поникшей придут головою

почтить короля светотени.

А тень от него никогда не отступит,

хоть часто он свет перемешивал с нею.

И мастер контраста - увы!

не увидит контраста

меж смертью и славой своею.

Всемирная слава

пылает над кладбищем нищих.

Там тень.

Но и солнце не там ли?

Но тише.

Он спит.

И на ощупь художники ищут

ключи

от замкнувшейся тайны.