- Врешь, каналья?
- Святой истинный крест! - изрек кот и неуклюже перекрестил себя правой передней лапой.
- Не богохульствуй, нечистый.
- Какой же я нечистый? Я не свинья и не верблюд. А про кошек во Второзаконии ничего не сказано.
- Почему же такая ошибка получилась? Я же в 2004 был должен попасть.
- А, позвольте спросить, вы каким ключом дверь отворяли-с?
- Вот этим, - продемонстрировал Вольдемар.
- А буквы на нем какие, разрешите узнать?
- Ясно какие: "веди" и "покой".
- И что сие означает?
- Вольдемар Пчелкин.
- Какой Вольдемар? Какой Пчелкин? "веди" это два, а "покой" восемьдесят. Значит - 82. Прибавьте восемьдесят два к тысяча девятьсот четвертому году и получится 1986.
В этот момент ударила пушка Петропавловской крепости.
- Странно, - произнес Вольдемар, достав брегет из жилетного кармана. Половина одиннадцатого только.
- А вы по какому времени часы ставили?
- По пулковскому, разумеется. Вчера с Думской башней сверялся.
- А мы живем по декретному. Это еще в тридцатом году перевели на час вперед. Да еще уже пять лет как первого апреля переводим на час вперед на летнее время, а первого октября - обратно на зимнее.
- А полчаса тогда откуда взялись?
- А это еще вскоре после революции приравняли к поясному времени и полчаса назад передвинули. Все меры теперь французские, а время по Гринвичу измеряют. Это еще что. Календарь теперь тоже другой.
- Что же тогда сегодня за число? Третье мессидора?
- Да нет, календарь у нас григорианский, как в Европе. Ленин, вождь большевиков, ввел его в феврале восемнадцатого. Представляешь, засыпали люди 31 января, а проснулись 14 февраля.
- Да. Ничего русского не осталось.
- Почему же ничего? А имена? А фамилии? В вашем девятьсот четвертом кто домом владел?
- Мадам Уншлихт.
- Вот. А на работе у вас как начальника звали?
- А откуда ты знаешь, что у меня по службе начальник был немцем?
- А тут и знать-то ничего не надо. Как Петр I этих немцев завез, так до самой революции они все должности и занимали. Даже династия и та немецкая была.
- Но народ-то был русский. Писал по-русски. Мерил все русскими мерами и жил по русскому времени. А теперь все как в Царстве Польском.
- Царства Польского теперь тоже нет, а есть независимая Польская Народная Республика. И Великое Княжество Финляндское - тоже Ленин финнам отдал.
- Ну и черт с ними, с этими финнами да поляками. Сколько волка ни корми... А в сорок пятом-то году что случилось, что часть Германии нам досталась?
- Как что? Победили мы с вами Германию. Четыре года воевали-с.
- Кто это мы? Вы что, тоже, хотите сказать, воевали всею своею нечистою ратью?
- А как же-с? Мы своему народу завсегда помогаем, хотя народ наш нас и не любит.
- Это что? Черти-патриоты?
- Как вам сказать? Следим мы за тем, чтобы никакой народ не зарывался. А немцы - те зарвались. Посчитали себя не только выше вас, но и выше нас. Вот мы совместно с вами их и наказали-с. А откуда это вы, кстати, про сорок пятый год знаете, ежели лишь с утра, как из девятьсот четвертого?
- Да тот извозчик мне вчера говорил, который меня сюда и отправил.
- А-а! Вот кто вам ключ-то всучил. Рыжий, да?
- Рыжий и бородатый.
- Знавал я его до революции. Его за эту бороду так и зовут Агенобарб - Огнебород по-нашему.
- Что за имя такое ветхоримское?
- Да он и есть древний римлянин. Во втором веке до вашей эры родился, если не врет, конечно.
- А сам-то ты кто будешь? Асмодей что ли, или еще какой черт?
- Куда уж мне до Асмодея? Я - кот-баюн. Не слышали про такого?
- Что-то не припоминаю.
- Ну, как же-с? "У лукоморья дуб зеленый"...
- Я, признаться, думал, что Пушкин все это выдумал.
- Пушкин и вдруг выдумал? Аллегория, конечно, но в основе лежит реальный факт. Думаете, кто ему "Руслана и Людмилу" надиктовал?
- Может, ты еще и "Войну и мир" сочинил?
- Нет, это ныне покойный граф Лев Николаевич сам состряпал. А графиня Софья Андреевна переводила его с французского.
- Не знаю. Я в семье графов Толстых не гостил. Да что мне Толстой? Мне-то самому как теперь быть? Тот человек, которому я должен телефонировать, еще находится в двухлетнем возрасте.
- А куда спешить-то? До 2004 года всего 18 лет.
- Долго-то как.
- А вам сейчас сколько годов?
- Тридцать два. Или, черт его знает, можно сказать и сто четырнадцать.
- Молодой вы еще. Вот поживете с мое - время будет быстрее идти.
- Как же я с твое поживу? Я ж живой человек православного вероисповедания, а ты - нечисть окаянная.
- А зачем вам вероисповедание? Что, в рай попасть надеетесь? Черта лысого вы туда попадете. Как сказано в Четырнадцатой Главе Откровения Иоанна Богослова, после проведения суда над человечеством в живых останутся лишь 144 тысячи праведников. Это из 96 миллиардов людей, живших во все времена на Земле, включая живущих ныне, вероятность попасть в число спасенных составляет пятнадцать десятимиллионных. Иными словами, из десятимиллионной Москвы спасутся лишь 15 человек. Это и понятно - размеры ада больше размеров Эдема в 5184 раза. Сам же рай занимает лишь одну семьдесят вторую часть местности Эдем. Если вы надеетесь попасть в число этих 144 тысяч, то должен вас огорчить: для этого нужно хотя бы для начала стать девственником. Не получится? А жаль, ибо сказано в Откровении: "Это те, которые не осквернили себя с женами".
- Вот придет Христос - видно будет.
- Скажу я вам сейчас, что будут видно, - проговорил Граммофон и начал даже не говорить, а декламировать нечто странное:
Как говорили когда-то пророки,
Сделай прямыми Господни дороги.
Слово Исайи сбывается ныне.
Глас вопиющего снова в пустыне.
Глас из-под толщи болотного ила.
Глас из заросшей травою могилы.
Глас из потухшего жерла вулкана.
Глас из руин позабытого храма.
Что вам несет долгожданный спаситель
Всем вам обещанный царь и учитель,
Тот, для кого вы мостили дорогу
Долгой молитвой библейскому Богу?
Богу, который когда-то в начале
Вверг человека в нужду и печали.
Бог, что от Африки и до Европы
Смыть вас пытался в пучине потопа.
Богу, который капризу в угоду
Перемешал языки и народы.
Право, какого же вы херувима
В храмах его повторяете имя?
- То, что бывают говорящие коты, я еще могу поверить. Вон, Митька Братцев, как напьется, так то с лошадью, то с собакой разговаривает. Утверждает даже, что это пес евойный ему все похабные анекдоты про поручика Кувшинникова и рассказывает, а уж он их потом где надо и где не надо пересказывает. Но чтобы коты стихи сочиняли?
- Это не я сочинил. Это один знакомый кот рассказывал. У того кота, правда, руки человеческого фасона и лапы потолще будут, словно надутые. Так вот, кот этот, приятель мой, в Москве с поэтом одним был знаком в тридцатые годы. Иван Бездомный, может, слышали?
- Где бы я слышал?
- Ах, да! Вы ж это время, к счастью, пропустили. А, кстати, человек вы православного вероисповедания, а имя у вас не больно-то православное, сделал неожиданное замечание Граммофон.
- Крестили, конечно, Владимиром. Вольдемаром меня маменька в детстве называла на иностранный манер. У тебя имя не лучше.
- Граммофоном это меня Пахомыч обозвал, царство ему небесное. Внук-то его профессор теперь.
- Так это он в докторской квартире обитает?
- Он, собственной персоной. Там ему целых две комнаты выделили.
- А что стало с Феофилактом Тихоновичем?
- Да то же, что и с остальными. После революции за ним поначалу всю квартиру оставили. Еще бы. Жены всех работников Смольного у него лечились. Но в тридцать шестом, когда аборты постановлением от 27 июля запретили, стал он, говорят, их подпольно производить. Вот за это его и замели. Не посмотрели, что ему уже под восемьдесят было. А квартиру уплотнили. Там, где смотровая была и кабинет, там теперь профессор Сивочалов обитает. У него даже туалет есть отдельный, ну, в смысле, уборная.