Позже определились позитивисты, кантианцы и неокантианцы, в XX веке стали авторитетными и авторитарными нео- и постпозитивисты, приверженцы аналитической и лингвистической философии, интересом которых стала теория познания («что я могу знать»), в том числе вопросы, связанные с возникновением знания (в первую очередь научного), критерии истины. Главным инструментом познания оставался рационализм, а главной формой — теория, которая одна может обеспечить его достоверность, проверяемость и опровергаемость. К такого рода направлениям примкнули утилитаристы и прагматисты, главной проблемой которых стала этика и поведенческие дисциплины, целью — теория морали («что я должен делать»), обращенной больше к повседневности, проверяемой рассудком. В результате проблемы веры и надежды оказались на обочине, да и о цельности человека, его свободе воли и прочих вечных вопросах почти забыли.
В советское время Канту не повезло: В. И. Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме» (1909) определил Канта в агностики и дуалисты, поэтому его полагалось поносить как идеалиста. Но с конца 1960-х годов духовный гнет начал давать слабину: можно было без брани повествовать о западных идеалистах, хотя бы домарксистских. В преддверии юбилея — 250-летия со дня рождения Канта — возникло отечественное кантоведение; в иные годы публиковалось до двухсот работ в год.
Богатство и актуальность кантовского учения А. В. Гулыга постарался донести до читателя аутентично и в цельном виде, он «осмыслил ряд трудных и спорных вопросов и максимально просто, без искажений изложил их»7. Гулыга разрушил ряд предрассудков, сложившихся за многие десятилетия интерпретации кантовского учения в различных школах. Особое достоинство книги состояло в том, что в ней он сумел «посмотреть на учение Канта в целом, во многом по-новому увидеть соотношение различных частей его учения, их взаимосвязь»8.
А. В. Гулыга внес весомый вклад в разработку проблемы систематичности философии Канта. Достигнутое Кантом единство между теоретическим и практическим разумом представлялось мыслителю недостаточным: опосредующее звено между природой и моралью он обнаружил в мире красоты, на что не обращали внимания. По Канту, конститутивную роль в области поведения человека и нравственности играет разум; в области познания — рассудок; в сфере способности суждения — эстетическая оценка, родственная телеологии. Дуализм науки и нравственности преодолевается апелляцией к художественным потенциям человека. Именно в художественном воображении таится творческая сила человека. Истина, добро и красота, взятые в их единстве, замкнуты на человеке, на его культурном творчестве, которое направляет художественная интуиция.
В трактовке цельности учения Канта угадываются аллюзии с русскими мыслителями конца XIX — начала XX века, книги которых, запрещенные в советское время, тогда уже читались тайком, перепечатывались на машинках или фотокопировались; ссылаться на них было опасно. Всеединство, цельное знание, абсолютная мораль, красота как символ добра и истины у русских мыслителей сопоставимы в какой-то мере с кантовскими постулатами. Русский взгляд в книге восхваляли некоторые немецкие рецензенты9.
Биография Шеллинга10 создавалась непросто. Его ранние произведения освоены отечественной литературой, и автор биографии видел свою задачу в том, чтобы показать преемственность идей Шеллинга от Канта, Фихте и далее к Гегелю. Богословские аспекты посмертно изданных сочинений позднего Шеллинга («Положительная философия», «Философия мифологии», «Философия откровения» и других) излагать в то время биографу возбранялось. А. В. Гулыга прослеживает эволюцию философских идей мыслителя. Философия мифологии Шеллинга стала одной из основ современной науки о мифе. Рассуждения Шеллинга о бессмысленности безграничного прогресса, об ограничении беспредельного человеческого произвола и приведении его в соответствие с природой — перекличка с антропным принципом и экологическим мышлением. Его различение безнравственного знания и знания, содержащего мудрость, призывает к этическому самоконтролю науки.
В 2003 году увидела свет при жизни не завершенная, а потому вышедшая в соавторстве биография А. Шопенгауэра11, в советские годы почти запретного мыслителя, продолжателя кантовского учения, вернувшего в философию проблему человека, реабилитировавшего чувственное познание, творчество и эстетику, создавшего содержательное учение о мировой воле, ныне связываемое с гипотезами об информационном поле. Присутствие в биографиях, созданных А. В. Гулыгой, темы рецепции Канта, Гегеля, Шеллинга, Шопенгауэра в России высоко оценивалось немецкими рецензентами.
Работа над философскими биографиями помогла А. В. Гулыге завершить формирование теоретико-методологических принципов дальнейших исследований философии как дела школы, постижения эпохи и народа. Он обратился прежде всего к изучению вопроса об особенностях исторического сознания и исторического знания. Руководя с 1963 года семинаром по методологии истории, Гулыга подготовил и опубликовал один из первых в стране сборников, посвященных расширению проблематики и критике догматов исторического материализма12. Целью многих его статей и книг13 стали анализ природы исторического сознания и важных проблем методологии исторического знания, пробуждение интереса и любви к истории вообще и к родной истории в особенности. История имеет, подчеркивал Арсений Владимирович, ценностное значение, в этом качестве она участвует в формировании духовной культуры. Ценностное отношение к прошлому значимо для всех и каждого, а понятие «Родина» — важнейшая категория исторического сознания. «Любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам» — прочный стержень, на который нанизывается национальная традиция, образующая историческое сознание, скрепляющая народное целое. Поэтому народ должен иметь право на возрождение своей исторической памяти. В дальнейшем он постоянно обращался к проблеме возвращения исторической памяти в духовную жизнь страны, призывая знать и любить родную историю. Много лет он пытался издать «Историю государства Российского» Н. М. Карамзина, но лишь на исходе перестройки в издательстве «Наука» появился первый том этого великого памятника культуры14.
В острой форме А. В. Гулыга поставил вопрос о судьбе русской культуры и русского национального сознания в статье «Русский вопрос»15, что немедленно вызвало обвинения в шовинизме, фашизме и даже в антисемитизме. Защищаясь, в письме редактору «Книжного обозрения», где за короткое время появилось несколько инвектив (В. Жуковский, П. Карп, О. Газизова), А. В. Гулыга писал: «Выйти из сегодняшнего кризиса можно только на путях национального сознания, это — не национализм и тем более не шовинизм. Шовинизм в России можно взрастить только провокационными выступлениями… Современный фашизм не тень Гитлера… Это международное насилие, направленное против равноправия народов, русского в том числе…» Написано это до распада СССР, югославского кризиса, Ирака и наших сегодняшних печальных реалий.
Исследование философии как дела школы в связи с особенностями эпохи и народа побудило А. В. Гулыгу обратиться к немецкой классике и русскому философскому возрождению конца XIX — начала XX века. Работы, посвященные этим проблемам, — своего рода модификация философских биографий, — биография идей, излагающая движение мысли и итожащая ее в рамках целой эпохи16. Опираясь на православную традицию и на диалектику немецкого идеализма, русские мыслители стремились ответить на вопрос, что ждет человека в будущем. В книге «Русская идея и ее творцы», анализируя ряд ключевых понятий русской идеалистической философии и творчество их создателей, А. В. Гулыга доказывает, что русская идея — не программа империалистической экспансии, как это подчас уверяют иные знатоки отечественной культуры. И это не вся национальная мысль в России. Русская идея была выдвинута Ф. Достоевским и Вл. Соловьевым как идея братского объединения народов и преображения человечества. Сегодня ясно, что человечество идет к единству, вопрос в том, каким будет это единство — возникнет ли некая империя зла — «золотого миллиарда» во главе с избранной элитой избранных народов (социальных групп) или это будет соборное единство всего человечества.