Настоящее всегда рассматривалось как утрата чего-то, имевшегося в прошлом. Только за счет того, что потери считались меньшими, чем приобретения, идея прогресса жила. Сегодня баланс потерь и приобретений грозит обернуться дефицитом последних: человечество теряет больше, чем приобретает. Потери столь велики, что мысль о превосходстве над прошлым теряет смысл — возникает желание вернуться назад, не теряя, разумеется, положительных приобретений нашего времени. Понятие «постсовременность» приобретает именно это значение. Наряду с негативной тенденцией углубления кризиса культуры понятие «постсовременность» отражает прямо противоположную тенденцию преодоления беды.
В этом плане главное состоит в следующем. Современным считается то, что соответствует духу настоящего, находится в известном противоречии к старому, ушедшему. При этом на прошлое смотрят как на предпосылку современности, как на низшую «снятую» ступень. Постсовременность, на мой взгляд, отличается от современности тем, что на прошлое смотрят не как на предпосылку, а как на свою непосредственную составную часть. Это слияние того, что есть, с тем, что было.
Постсовременная архитектура использует все предшествующие стили, хорошо ли, плохо ли — другой вопрос. Главное, она с пониманием относится к тому, что было, стремится включить его в себя. Так ведет себя и нынешняя философия. Она стала постсовременной после того, как поняла, что ничего нового изобрести нельзя. Его можно обрести, найти в культурном наследии.
Я полагаю, что философия достигла своего предела. Не в том смысле, что ей нечего сегодня сказать, что она потеряла свое значение. Нет, ее значение велико, и состоит оно в овладении наследством. Философия существует сегодня только как история философии. Философия — любовь к мудрости, сама мудрость, если хотите, а мудрость уже высказана, наша задача состоит в том, чтобы усвоить ее, истолковать, распространить, осуществить. Старая мудрость сегодня обретает новую жизнь.
Судьба русской идеи — яркий тому пример. Русская идея переживает сегодня второе рождение, становится культурной реальностью нашего времени. Одни считают ее философией будущего. Иные относятся, напротив, отрицательно. Чтобы судить о ней, ознакомимся с сутью дела.
Чем не является русская идея? Подчас уверяют, что русская идея — «идеология русского империализма»1. Я цитирую книгу А. Янова, увидевшую свет в США в 1988 году (на обложке — карикатурное изображение православной иконы: нимб святого выкроен из советского герба; в глазах автора «русская идея» — программа экспансии, где церковь и власть действуют заодно). Для того чтобы придерживаться этого взгляда, не обязательно быть эмигрантом «третьей волны». На страницах бывшего «Коммуниста» читаем аналогичное: «…«Русская идея» — в значительной степени государственная имперская идея»2. Пусть не удивляет нас совпадение взглядов антикоммуниста и посткоммуниста, не будем доискиваться причин столь удивительного единомыслия, в том и другом случае перед нами стремление скомпрометировать духовную историю России.
Фонд Горбачева провел в 1992 году конференцию на тему «Русская идея и новая российская государственность». Выступавшие говорили о чем угодно, меньше всего — о русской идее. Вот характерные заявления. О. Р. Лацис: «Мы не знаем, что такое русская идея». Д. В. Драгунский: «Когда говорят о русской государственной идее, у меня по коже пробегает легкий мороз. Потому что на самом деле это просто идея Российской империи, не более того и не менее»3.
Неудивительно, что из-за рубежа к нам приходят призывы забыть о русской идее, отказаться от нее, отречься как от устаревшей затеи, вносящей лишь рознь между народами. В марте 1993 года состоялась международная конференция по русской философии. Американский славист Дж. П. Скэнлан рекомендовал нам избавиться от «невроза уникальности», которым мы якобы страдаем; для этого, по его мнению, русскую идею пора сдать в архив, «она ставит только преграды между Россией и цивилизованным миром». Известный польский (а ныне американский) специалист по русской политической истории XIX века Андрей Балицкий солидаризировался с ним: «Нет необходимости замыкаться в рамках какой-то русской идеи»4.
Уточним: термин «русская идея» родился под пером Достоевского. В объявлении о подписке на журнал «Время» на 1861 год он писал: «Мы знаем, что не оградимся уже теперь китайскими стенами от человечества. Мы предугадываем, что характер нашей будущей деятельности должен быть в высшей степени общечеловеческий, что русская идея, может быть, будет синтезом всех тех идей, которые с таким упорством, с таким мужеством развивает Европа в отдельных своих национальностях»5. К этой идее Достоевский впоследствии возвращался неоднократно.
В 1888 году Соловьев выступил с лекцией в парижском салоне княгини Витгенштейн с призывом к объединению христианских конфессий. Лекция была опубликована (сначала на французском языке) под названием «Русская идея». Соловьев писал, что русская идея «не имеет в себе ничего исключительного и партикуляристического, что она представляет собой лишь новый аспект самой христианской идеи, что для осуществления этого национального призвания нам не нужно действовать против других наций, но с ними и для них»6.
Перу Н. А. Бердяева также принадлежит книга под названием «Русская идея», смысл которой — «братство народов, искание всеобщего спасения», есть у Бердяева еще более лапидарная формула русской идеи: «все ответственны за всех»7. Верить надо, видимо, создателям и носителям русской идеи, а не ее тенденциозным интерпретаторам.
Главные носители русской идеи — Достоевский, Соловьев, Федоров. Их предшественники — Карамзин, Хомяков. Их последователи — Розанов, Бердяев, Булгаков, Франк, Лосский, Карсавин, Ильин, Вышеславцев, Флоренский, Лосев. Я называю только тех, кто станет предметом моего дальнейшего рассмотрения.
Карамзин — новое имя для историка русской философии. Обычно ее начинают с Хомякова: именно он ввел в философию понятие «соборность». Но, по моему убеждению, автор «Истории государства Российского» — создатель современного русского языка, чутко почувствовавший веление времени и выразивший русское историческое сознание в четких формах, сыграл в подготовке русской идеи не меньшую роль, чем Хомяков — теоретик православия. Нравственный пафос русской мысли идет от Карамзина. История, для Карамзина, — школа морального воспитания народа, «завет предков потомству», дополнение, разъяснение настоящего и пример для будущего.
Достоевский вырос на Карамзине. И в наши дни «История государства Российского» не потеряла своего значения. Недаром в Советском Союзе ее не издавали и поливали грязью. А эмигрант И. Ильин в своей книге «Сущность и особенности русской культуры» поставил на первое место среди рекомендуемой литературы.
Русская культура, по Ильину, — дитя исторических катастроф. Войны, далеко не всегда успешные, обрушивались на Россию беспрестанно. Москву жгли татары, поляки, французы. Но Россия, как феникс, возникала из собственного пепла и вновь расцветала. Русская идея всеобщего спасения родилась из катастрофического прошлого страны. Сегодня весь мир, несмотря на видимое благополучие, сползает к катастрофе. Поэтому опыт России преодолевать беду важен для всех. Точнее — для тех, кто эту беду предчувствует и убежден, что ее можно избежать. Для тех, кто полагает, что пока растет производство и благополучно работает полиция, ничего дурного не произойдет, для тех русская идея не существует.
В историческую жизнь народа входит его географическое положение. От имени иных народов провозглашалась претензия на то, что они существуют «без пространства». В России было наоборот: пространство без народа; огромные массивы степей и лесов, которые требовали освоения. Действовал своеобразный пространственный императив, открывавший «за далью даль». Ширь русской земли, считал Федоров, рождала характеры предприимчивые, предназначенные для географического и космического подвига. «Новое небо и новая земля», предсказанные в Откровении святого Иоанна, не могли испугать, скорее — влекли к себе. Апокалипсис — любимое чтение Достоевского. Эсхатологическое напряжение свойственно всей русской философии.