Карсавина арестовали в июле 1949 года. Приговор — десять лет. За что? Страшно сказать — за то, что «являлся одним из идеологов и руководителей белоэмигрантской организации «Евразия», ставившей своей целью свержение Советской власти»23. Евразийство, как его понимал Карсавин, ставило перед собой задачу перебросить мост от эмиграции на родину, найти общий язык с коммунистами. Перед советской властью Карсавин никакой вины не чувствовал, именно поэтому он оставался в Литве, занятой советскими войсками в 1940 и 1944 годах.
В Абезь Карсавин, у которого в заключении началась чахотка, был доставлен в конце 1950 года. Здесь он нашел почитателей среди литовцев, которых привлекло знание Карсавиным их языка (через год после приезда в Каунас Карсавин читал курс по-литовски), немцев, пораженных его эрудицией в культуре Германии, русских, близких ему по духу. Освобожденный по болезни от изнурительного физического труда, Карсавин умудрился работать умственно — писал стихи, комментарии к ним, кратко формулировал тезисы своего мировоззрения. Среди собеседников Карсавина были высокоинтеллигентные люди: искусствовед Пунин, инженер Ванеев, считавший себя учеником Карсавина, литовский врач Шимкунас. По просьбе последнего Ванеев выполнил скорбную эпитафию скончавшемуся мудрецу. «Лев Платонович Карсавин, историк и религиозный мыслитель. В 1882 г. родился в Петербурге. В 1952 г., находясь в заключении в режимном лагере, умер от миллиарного туберкулеза. Л. П. Карсавин говорил и писал о Тройственно-едином Боге, который в непостижимости Своей открывает нам Себя, дабы мы через Христа познали в Творце рождающего нас Отца. И в том, что Бог, любовью превозмогая Себя, с нами и в нас страдает нашими страданиями, дабы и мы были в Нем и в единстве Сына Божия обладали полнотой любви и свободы. И о том, что само несовершенство наше и бремя нашей судьбы мы должны опознать как абсолютную цель. Постигая же это, мы уже имеем часть в победе над смертью чрез смерть. Прощайте, дорогой учитель. Скорбь разлуки с Вами не вмещается в слова. Но и мы ожидаем свой час в надежде «быть там, где скорбь преображена в вечную радость»24. Шимкунас одобрил текст, свернул лист в трубку и вложил во флакон с плотной крышкой. При вскрытии (эта процедура, как пишет Зоммер, была обязательной, свидетельствуя о «гуманизации» лагерного режима: до этого голову покойника разбивали молотом или тело протыкали штыком, чтобы избежать возможности симуляции и побега). Шимкунас вложил флакон в разрезанное тело мыслителя. «С этого момента и навеки прах Карсавина имеет в себе памятник, стеклянная оболочка которого способна противостоять гниению и разложению, сохраняя написанные — не золотыми буквами на камне, а обычными чернилами на бумаге — слова свидетельства о человеке, останки которого захоронены в земле безымянной могилы»25.
Россия — страна уникальных ситуаций. Мыслитель, безвинно замученный на каторге, с траурной эпитафией в груди брошенный в мерзлую тундру, — такого история мировой культуры еще не ведала.
Примечания
1 Подробнее об этом см.: Ястребицкая А. Историк-медиевист Лев Платонович Карсавин. М., 1991.
2 Карсавин Л. П. Соч. М., 1993. С. 161.
3 Карсавин Л. П. Малые сочинения. СПб., 1994. С. 112.
4 Там же. С. 185. С. Хоружий называет имя лирической героини «Петербургских ночей» — Е. Ч. Скржинская (1894–1981). К ней обращена и «Поэма о смерти», речь о которой ниже.
5 Карсавин Л. П. Малые сочинения. С. 193.
6 Там же. С. 196.
7 Карсавин Л. П. Соч. С. 172.
8 Там же. С. 183.
9 Карсавин Л. Философия истории. Берлин, 1923. С. 254. «Идея прогресса связана с более или менее бессознательным отрицанием единства развития, и теоретику прогресса процесс развития представляется в виде прерывного ряда сменяющих друг друга фаз или периодов. Лучшее для него лежит в будущем, настоящее и прошлое навсегда умирает… Так закрывается единственный путь к пониманию прошлого, в котором уже не усматривают ничего всевременно ценного и важного, и утрачивается всякое оправдание исторического интереса. Зачем, действительно, изучать прошлое, если законов и правил для будущего историк найти не может, а вместо каких-нибудь фантастов и метафизиков, вроде Платона, Плотина, Николая Кузанского, полезнее изучать самоновейшие системы Когена, Авенариуса или Бергсона? Беда только в том, что при отдаленности прогресса, пожалуй, не стоит изучать и их, так как настоящее тоже станет прошлым и в глазах наших потомков будет заслуживать лишь забвения. Так, обесценивая историю, теория прогресса неизбежно обесценивает и современность» (Карсавин Л. Введение в историю. СПб., 1920. С. 30).
10 Карсавин Л. П. Соч. С. 182.
11 Карсавин Л. Философия истории. С. 72–73.
12 Карсавин Л. П. Соч. С. 126.
13 Там же. С. 128.
14 Там же. С. 384–385.
15 Там же. С. 153.
16 Карсавин Л. П. Малые сочинения. С. 450.
17 Там же. С. 453.
18 Карсавин Л. П. Религиозно-философские сочинения. М., 1992. Т. 1. С. 191. «Учение о симфонической личности, — полагал Н. Бердяев, — глубоко противоположно персонализму и означает метафизическое обоснование рабства человека… Карсавин не может примирить личность со всеединством» (Бердяев И., О рабстве и свободе человека. Париж, 1939. С. 30).
19 Карсавин Л. П. Религиозно-философские сочинения. Т. 1. С. 69.
20 Там же. С. 87.
21 Там же. С. 254.
22 Sommer Е. F. Vom Leben und Steiben eines mssischen Metaphysikers // Orientalia Christiana Periodica. Wien, 1958. V. XXIV. P. 135.
23 Цит. по: Хоружий С. С. Жизнь и учение Льва Карсавина // Карсавин Л. П. Религиозно-философские сочинения. Т. 1. С. LXVII.
24 Там же. С. LXXI–LXXII.
25 Там же. С. LXXII.
Глава шестнадцатая
АБСОЛЮТНАЯ МИФОЛОГИЯ
(ЛОСЕВ)
24 мая 1988 года, в день святых Кирилла и Мефодия, когда в Новгороде торжественно отмечалось тысячелетие русской письменности, в Москве скончался, не дожив четырех месяцев до девяноста пяти лет, Алексей Федорович Лосев — «последний из могикан» русского религиозно-философского ренессанса, один из наиболее колоритных его представителей.
…Калошин переулок. Старый, так хорошо знакомый дом. Двери распахнуты настежь. Лестница запружена людьми. Протиснуться можно только до площадки второго этажа. Щемящий душу, заупокойный речитатив священника, которому вторит хор. На следующий день — погребение. Алексей Федорович в гробу — строгий, неизменившийся, как бы уснувший. Снова отпевание. Последнее прощание. Крест…
Он прожил нелегкую жизнь. Родился в 1893 году в Новочеркасске в семье донского казака — народного учителя и страстного скрипача. В гимназические годы Лосев увлекается астрономией, интерес к другим мирам перерастает затем в увлечение философией всеединства Владимира Соловьева. Другие увлечения — классическая филология и музыка. В 1915 году Лосев заканчивает Московский университет с двумя дипломами — по филологическому и философскому отделениям. Он — активный участник философского общества памяти Владимира Соловьева, где слушает Николая Бердяева, Сергея Булгакова, Павла Флоренского. И они слушают его.
Одна из первых работ Лосева — «Русская философия» — была отправлена за границу и увидела свет в 1919 году на немецком языке. Автор о публикации не знал и забыл о самой статье. Недавно немецкий почитатель Лосева М. Хагемайстер разыскал ее, и она была снова напечатана (по-немецки и в обратном переводе на русский) в московском журнале «Век XX и мир». В этой статье Лосев назвал характерную черту русского философствования — «апокалиптическую напряженность». Эта напряженность присутствует во всех трудах молодого ученого — многочисленных книгах и статьях, глубоких по содержанию, блистательных по форме. Апокалипсис уже приблизился, может быть, наступил, ученый ему противится, хотя не страшиться не может; только что закончилась Гражданская война, из страны высланы все крупные умы, последовать за ними в эмиграцию у Лосева нет намерений, молчать он тоже не может, и вот апокалиптическая действительность рождает новый «эзоповский» жанр философской прозы. Язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли, — этот афоризм приписывали Жозефу Фуше. Но в данном случае речь идет о другом: мысль надо высказать, но так, чтобы поняли тебя только те, кому надо. Так рождается под пером М. Бахтина «полифоничность» у Достоевского, мыслителя монологично христианского, а у Лосева рассуждения о диалектике и о мифе, также однозначно утверждающие православие. Россия вползала в апокалипсис, звериная действительность рождала новые условия «игры», только усвоив их, можно оценить Лосева. «В лице Лосева, — пишет В. Зеньковский, — русская философская мысль явила такую мощь дарования, такую тонкость анализов и такую силу интуитивных созерцаний, что всем этим удостоверяется значительность того философского направления, которое впервые с полной ясностью было намечено Вл. Соловьевым»1.