Второй раз матушка пробудилась от дремы уже на рассвете и обнаружила, что свеча давным-давно догорела, а Эск по-прежнему спит непробудным сном Заимствующего. Выводя коз в загон, матушка пристально всматривалась в небо.
Наступил полдень, и вот еще из одного дня начал уходить свет. Матушка бесцельно расхаживала взад и вперед по кухне. Время от времени она лихорадочно бросалась делать что-нибудь по хозяйству: из трещин между покрывающими пол плитками бесцеремонно извлекалась древняя засохшая грязь, а задняя стенка камина очищалась от скопившейся за зиму сажи и чуть ли не до дыр натиралась графитом. Мыши, гнездившиеся в глубине кухонного шкафа, были вежливой, но твердой рукой выселены в козий хлев.
Солнце клонилось к закату. Свет Плоского мира был старым, медлительным и тяжеловесным. Стоя в дверях домика, матушка наблюдала за тем, как свет стекает с гор, разливаясь по лесу золотыми реками. То тут, то там он собирался во впадинах, образуя лужи, постепенно бледнел и исчезал.
Матушка выстукивала по косяку резкую дробь и мурлыкала под нос какой-то незамысловатый хмурый мотивчик.
Наступил рассвет, а в домике было пусто, если не считать тела Эск, которое безмолвно и неподвижно лежало на кровати.
По мере того как золотистый свет растекался по Диску, словно первые волны прибоя, затопляющего илистую отмель, орел кругами поднимался все выше и выше к куполу небес, толкая под себя воздух медленными взмахами могучих крыльев.
Под Эск расстилался весь мир – все континенты, все острова, все реки и, самое главное, все огромное кольцо Краевого океана. Помимо этого, здесь, наверху, не было ничего, даже звука.
Эск с восторгом купалась в своих ощущениях, заставляя слабеющие мускулы прилагать все больше усилий. Однако что-то было не так. Ее мысли, было такое впечатление, убегали из-под ее контроля и исчезали. В ее разум впивались боль, возбуждение, усталость, и в то же самое время из него что-то вытекало. Воспоминания растворялись на ветру. Как только Эск удавалось ухватиться за какую-нибудь мысль, та мигом испарялась, оставляя за собой пустоту.
Эск теряла куски себя и не могла припомнить, что именно теряет. Она запаниковала, ища укрытия в том, в чем была твердо уверена…
Я – Эск, я украла тело орла, и ощущение ветра в перьях, голод, поиски в не-небе внизу…
Она попробовала еще раз. Я – Эск и ищу воздушную тропу; ноющие мускулы, режущий ветер, его холод…
Я – Эск. Высоко над воздушно-влажно-мокро-белым, над всем, небо прозрачно, воздух разрежен… Я это я.
Матушка была в саду, среди ульев, и ранний утренний ветер трепал ее юбку. Она переходила от одного улья к другому, стуча по их крышам. Встав посреди густо разросшихся бурачника и бальзамника, посаженных ею специально для пчел, она вытянула перед собой руки и запела настолько высоким голосом, что ни один обычный человек не смог бы ее услышать.
Из ульев послышался гул, и вдруг воздух заполнился тяжелыми, глазастыми, низкоголосыми пчелами. Они кружили над ее головой, смешивая басовитое жужжание с песней.
Потом они исчезли, взмыли в разгорающийся над поляной свет и разлетелись над деревьями.
Хорошо известно (по крайней мере – ведьмам), что каждая колония пчел составляет, так сказать, лишь часть существа, которое зовется Рой, а отдельные пчелы – это клетки, образующие сознание улья. Матушка редко смешивала свои мысли с мыслями пчел – не только потому, что сознание насекомых – это странная, чужеродная штука, на вкус отдающая жестью, но и потому, что, как она подозревала, Рой был гораздо умнее ее.
Она знала, что ее посланцы скоро достигнут колоний, устроенных дикими пчелами в лесной чаще. Не пройдет и нескольких часов, как каждый уголок горных лугов окажется под пристальным наблюдением. Ей оставалось только ждать.
В полдень пчелы вернулись, и в резких, едких мыслях, текущих в сознании улья, она прочла, что Эск пропала, как будто ее и не бывало. Ни следа.
Матушка Ветровоск вернулась в прохладу домика и, усевшись в качалку, уставилась на дверной проем.
Она знала, каким должен быть следующий шаг, но ей была ненавистна сама мысль об этом. Однако она все-таки принесла невысокую приставную лесенку, взобралась по скрипучим ступенькам на крышу и вытащила из потайного места в соломенной кровле посох. Он был холодным как лед. Над ним поднимался пар.
– Значит, над линией снегов, – заключила матушка.
Она опустилась на колени, воткнула посох в клумбу и уставилась на него свирепым взглядом. У нее появилось неприятное ощущение, что посох также свирепо смотрит на нее в ответ.
– И не думай, что ты победил, ибо это не так, – бросила она. – Просто у меня нет времени возиться с тобой. Ты должен знать, где она. Я требую, чтобы ты отнес меня к ней! Посох смотрел на нее деревянным взглядом.
– Силой… – Матушка замялась: она слегка подзабыла положенные формулы. – Силой дерева и камня я приказываю тебе!
Суета, движение, оживление – все эти слова были бы совершенно неверным описанием реакции посоха.
Матушка почесала подбородок. Ей припомнился урок, который заучивают все дети: «А волшебное слово?»
– Пожалуйста? – намекнула она. Посох задрожал, приподнялся над землей и, повернувшись в воздухе, приглашающе завис на уровне матушкиной талии.
Матушка слышала, что среди молодых ведьм метлы снова вошли в моду, но она полетов не одобряла. Невозможно выглядеть респектабельно, когда несешься верхом на предмете домашнего обихода. Кроме того, в таком способе передвижения полным-полно сквозняков.
Но сейчас о респектабельности речи не шло. Матушка, задержавшись, чтобы сорвать с крючка за дверью шляпу, торопливо забралась на посох, устроилась на нем как можно более удобно – боком, разумеется, и крепко зажав юбки между колен – и сказала:
– Ну ладно, а теперь что-о-о…
Животные в лесу срывались с места и разбегались в стороны, узрев над своими головами быстро несущуюся, вопящую и сыплющую проклятиями тень. Матушка цеплялась за посох побелевшими от напряжения пальцами и неистово дрыгала тощими ногами, постигая высоко над верхушками деревьев важную науку о центре тяжести и турбулентных потоках. Посох летел вперед, совершенно игнорируя ее вопли.