— Ну что, не нашел? — спрашиваю, когда он появляется в гостиной.
— Нет, — он окидывает меня удивленным взглядом, а потом глазами показывает наверх. — А ты че не спишь? Катя не с тобой?
— Да, все нормально. Я спустился воды хлебнуть, — успокаиваю я друга, делая глоток из стакана. — Так что там? Рассказывай.
— Сбежала. Спряталась. Никто не знает, где она, — отвечает Миша после того, как сходил на кухню за бутылкой колы.
Садимся в кресла напротив друг друга. Я жду. Он молчит несколько минут, потом все же решается рассказать:
— Пару часов в ресторане просидели. Все ждали, что или Наташа появится, или сама Света. Где-то около одиннадцати вечера официант Вадим нарисовался. Ну, я его поймал и устроил допрос. А он мне: «Не знаю, не видел». Мля, как партизан. Потом администратор к нам подошел, мол «че вы тут к официантам пристаете?» Ну, так мы и решили, что если другой администратор, то Светы уже на работе сегодня не будет. Только сели в машину, чтобы домой возвращаться, Вадим этот прибежал. Постучал в окно, спросил: «Это вы заставили нашего Борова Светлане премию выписать?» «Ну», — кивнул я. Он тогда оглянулся и прямо в ухо мне: «Уехала Света. Как деньги забрала, так на следующий день и уехала. Куда — не сказала никому. Правда, не сказала. Побоялась, что Сурков допытываться будет, ну и кто-нибудь расколется. Если хотите, я вам адрес ее мамы дам. Может мама знает». Написал мне на ресторанном бланке адрес и побежал работать.
— Ну и?
— Что, ну и? Ночь на дворе, не поехали мы к ее маме. Да, ладно, Кир. Мать не стала бы со мной разговаривать. Сам прикинь: незнакомый мужик заваливает ночью с вопросом: «Где Света?» Да бабулька бы коньки со страху откинула. Или держала бы оборону, как партизан.
Я тут же предлагаю:
— Давай Диму зарядим. Он ее быстро найдет, ты же знаешь. Ему достаточно Ф.И.О. знать и через пару дней…
— Не надо, Кир, — перебивает Миша. — Жива она, здорова. Деньги ей вернули. А остальное… Фиг с ним, переживу, забуду…
— Ладно, подождем. Если не переживешь и не забудешь — есть Дима. Помни об этом.
— Сейчас такая тьма дел навалилась, есть чем мозги занять… — говорит Миша, но осекается и смотрит поверх моей головы туда, где лестница на второй этаж.
Я резко оборачиваюсь. Катя, укутавшись в мой махровый халат, спускается по ступенькам, щурясь от света.
— Что случилось? — тихо настороженно спрашивает она.
— Привет, Кать, — улыбается Миша. — Извините, ребята, что потревожил вас. Я просто хотел вещи кое-какие взять и свалю в Дубравушку.
— Миш, ты глупости не говори, — качаю я головой.
Встаю, иду к Кате, обнимаю ее, а потом обращаюсь к другу:
— Оставайся. Куда ты ночью поедешь? Ты нам ничем не помешаешь. Правда, Катюш?
Она обнимает меня и с улыбкой отвечает:
— Если вернешь Кирилла, то не помешаешь.
— Забирай, — тут же расщедривается Миша и смеется, а потом серьезно говорит мне. — Я тогда часов в семь уеду. Там у нас проблемы с мостом, где стыковка с крышей бассейна, мне сегодня Михайловский звонил. Поеду, посмотрю, что там у них не клеится. Видимо, придется покупать дополнительно материалы и все такое. Я там завтра нужен.
— Мих, к Игнатову-то подъедь вечером. Поздравь старика. Он ведь будет ждать.
— А, да. Совсем забыл. Игнатов же приглашал. Ладно, приеду.
На этом мы расходимся по комнатам. Забравшись под одеяло, обняв Катю, я, наконец-то, засыпаю.
Сон какой-то странный. И вот как-то тревожно мне… Стою за кулисами, нервничаю. Сейчас объявят мой выход. Скрипка есть, а вот вместо смычка, почему-то… вилка в руке, трындец! Слышу свою фамилию — голос конферансье громом звучит на весь театр. А я, мля, с вилкой и мой выход! Подскакиваю в ужасе. Фу-у-у-у… сон. Просто сон.
Облегченно вздыхаю. Смотрю, Катя спит, не проснулась. Слышу шум закрывающихся ворот гаража и утробное рычание мотора Мишиной БМВ. Ясно, едет в Дубравушку, как и собирался. Встаю осторожно, чтобы не разбудить мою ненаглядную, натягиваю спортивные штаны и майку, спускаюсь в студию, где вчера на папином рояле мы с ней отдавались любовным утехам. Оглядываю инструмент — цел, слава Богу.
Зашториваю окна и двери тяжелой портьерой для звукоизоляции, подхожу к столику, на котором лежит моя скрипка, открываю футляр. Здравствуй, дорогая, не держал тебя в руках почти месяц, прости… Соскучилась? Бережно провожу пальцами по крутым рельефам, касаюсь струн. Соскучилась. И я соскучился.
Аккуратно беру в руки инструмент, чувствую, как во мне начинает звучать музыка. Осторожно, не спеша прохожусь от низких тонов к высоким и обратно. Скрипка послушно поет, разливая звуки, проникающие в самую глубину моего сознания. Хорошо, вот так… не будем торопиться, настроимся. Теперь небольшая разминка из фрагментов моих любимых мелодий. Прекрасно. Руки слушаются, инструмент дышит… Блаженство…
Теперь можно сыграть что-то более затейливое. Включаю минусовку Вивальди «Времена года». Да, сейчас как раз то, что нужно: импульсивно, энергично, особенно тема зимы. «Зима» сложная, но я уже в азарте, закрыв глаза, я уже чувствую этот полет, я уже расправил крылья и лечу. И музыка летит со мной, мы единое целое, мы дышим друг другом, мы впитываемся друг в друга и мы звучим — чисто, ясно, нежно… Но вот ветер усиливается, поднимает метель, кружит белым облаком и… вот он порыв, срывающий белые шапки с еловых веток, вздымающий столб снежного серебра! Да, я в этом вихре и в этом ветре! На самом пике…
Быстрые движения смычком и мое тело, охваченное энергией импульсивной мелодии и вихрем зимней вьюги, не отстает от ритма, движется вслед за смычком. Но на следующем повороте открываю глаза и рука дергается от неожиданности. Катя стоит у двери, отодвинув тяжелую портьеру. Я опускаю инструмент и застываю, запыхавшись, смотрю на нее.
— Прости, я помешала… — робко начинает она.
— Это ты прости, — отвечаю я. — Громко, наверное. Я… м-м… увлекся. Прости, что разбудил.
Мне не довелось играть на сцене. Ну, кроме экзаменов. А там не то чтобы публика, там учителя, а это другое. Сейчас стою, как дурак, не знаю, что делать. Она видела меня таким, таким ненормальным, что ли…
— Кирилл, — ошеломленно шепчет она, — ты же… ты же талант. Почему ты не стал музыкантом? Ты же просто бесподобен!
С этими словами она опускается на стул у стены и огромными глазами смотрит на меня, кутаясь в мой халат.
— А-а-м-м… — не знаю, что сказать, но вдруг приходит идиотская мысль и я спрашиваю, не подумав, — а почему ты не стала художником?
Чувство неловкости меня нервирует, поэтому возвращаю скрипку в футляр, расправляю плечи, и вот он я снова — успешный бизнесмен, уверенный в себе здоровый мужик. Да, так лучше. Я же брутальный мачо, а не ботан-очкарик-скрипач! Подхожу к моей шокированной Конфетке, а она встает и крепко обнимает меня.
— Поиграй что-нибудь еще, — просит она, восхищенно смотря мне в глаза. — Мне понравилось. Ты просто «огонь», когда играешь.
— Я не играю для публики, — стушевавшись, отвечаю я, пытаясь справиться со смущением, и легонько целую ее в висок.
— Потому что ты должен чувствовать музыку тут, чтобы играть ее так вдохновенно… — говорит она и проводит ладошкой по моей груди в области сердца.
Я удивленно смотрю на нее — как она это поняла?
И, словно услышав этот мой вопрос, она продолжает:
— Я понимаю. Когда ты один, ты можешь почувствовать…, а когда кто-то смотрит — думаешь о том, как выглядит это со стороны и отвлекаешься, и тогда ты не можешь проникнуться…
Я ничего не могу сказать, гулко сглатываю и киваю, мол «да, это так».
— Я тоже иногда рисую чем-то, что внутри и то, что получается, я не хочу показывать никому никогда. А тем более продавать это, ведь нельзя продавать часть своей души. Пускать внутрь себя никого не хочется, ведь не поймут, а еще бывает, нагадят…
Она вздыхает, а потом улыбается и продолжает:
— А еще, я вижу музыку в цвете и образами. Когда я сказала об этом на уроке живописи — все смеялись, даже преподаватель. Сказали, что я странная.