Вот и сейчас его взгляд пробегает по лицам подчиненных и останавливается на симпатичном парне по имени Никодим. Тот понимает, что за свои действия ему придется отвечать, что отвертеться нет возможности, и с тяжким вздохом встает со стула.
— Это я все затеял. Остальные не виноваты. Я их всех уговорил…
— И моя вина здесь есть, — не дав закончить фразу «обвиняемому», говорит Серафима и поднимается, покаянно опустив голову.
За ней встает Фрол, имеющий так полюбившийся ему тинейджерский вид, но ничего не говорит, а только всхлипывает по-детски и утирает нос рукавом.
Нематериальный летучий Мефодий зависает над Никодимом с виноватым видом, бросая быстрые взгляды на босса.
— Так-так, — представительный мужчина во главе стола обводит их улыбчивым взглядом. — Давайте, показывайте нам, что за безобразие вы там затеяли в мирской жизни.
Виновники «безобразия», опустив плечи, обреченно бредут к огромному экрану и выводят на него своих персонажей, а в центре в отдельном блоке уже прокручивается запись событий.
На несколько минут все застывают и с интересом просматривают остросюжетный боевик с элементами эротики. Не могут сдержать эмоций и начинают шуметь, переговариваясь. В их галдеже можно услышать такие фразы: «Вот молодец!», «Здорово», «Ну и ну!», «Давай его, парень!», «А-а-а, милота…», «У-у-у, злодеи!», «Держитесь, девчонки!» …
И эти реплики не ускользают от всеслышащего уха Владыки. Он все еще добродушно улыбается, а когда фильм заканчивается, он поворачивается к зрителям.
— Ну, что скажете, уважаемые?
И ответы сыпятся со всех сторон: «Прикольно», «Надо же, как все завертелось!», «Он несомненно любит ее!», «Нет, ну вы видели?!», «Здорово!», «Пипец!»…
— А что тут скажешь? — встает один из служащих, мужчина, одетый в белый халат доктора. Он поправляет стильные очки на носу и спокойно говорит. — Парень жив и скоро поправится.
— Это хорошо, дорогой мой Пантелеймон, но это не вернет данному региону 30 % сразу, — качает головой босс. — Время на исходе, и через несколько дней мне держать ответ. Какими данными я буду оперировать в споре с рогатым? А?
В кабинете снова начинается галдеж, а Никодим возвращается к своему стулу и обращается к коллегам.
— В данной ситуации есть только одна личность, от решения которой зависит резкий подъем уровня счастья. Вот эта личность, господа, — с этими словами на экране высвечивается трехмерное изображение вышеназванной персоны. — К сожалению, я никакого влияния на него не имею.
— Ну, с такими сложно…
— Да, это закоренелый отставник…
— Так случается. От одного перса иногда зависит жизнь и счастье других десяти…
— Будет трудно…
— Нет, этого не переубедить…
За столом снова разносится гул голосов. Но вдруг подхватывается молоденькая девушка и с укоризной смотрит на коллег.
— Что значит «Нет»!? Никаких «Нет»! Если он нашему влиянию не подвластен, значит он подвластен влиянию кого-то другого. И в данном случае есть такой персонаж, и он мой. Так что, коллеги, держитесь за стулья, потому что сейчас где-то разразится гром, вспыхнет молния и ураганным ветром снесет кому-то крышу!
Глава 36
Кирилл
— Что ж, на этом и договоримся, — кивает мне пожилой статный мужчина в дорогом костюме, встает и пожимает мою протянутую руку.
Он улыбается вежливо, и я тоже киваю ему с улыбкой.
— С вами приятно иметь дело. Будем рады сотрудничеству, — на автомате отвечаю я, совсем не задумываясь о смысле сказанного. Это просто дежурная фраза в таких ситуациях.
— Мой юрист еще раз просмотрит договор и мы вышлем его на почту. Хорошего дня.
Мой собеседник желает «хорошего дня» так просто, как и я перед этим, чисто на автомате, как произносят фразы, не вдумываясь в слова: «доброго утра», «приятного аппетита», «удачи». Никто даже не задумывается, хороший этот день или нет.
Хотелось бы мне, чтобы этот день был хорошим. Но это невозможно. С той хрЕновой субботы каждый день для меня — плохой день. И я с трудом заставляю себя жить в этих плохих днях. В ту грёбаную субботу случилось страшное — я потерял ее. Я потерял свою самую прекрасную девушку в мире. Я потерял свою душу и тело мое от боли разваливается на части, а сознание мое разорвано в клочья. И каждый клочок этой нематериальной субстанции стонет и кровоточит…
Не в силах сдержать себя на одном месте, нервно мечусь по кабинету — к бару, за ноутбук, к окну, снова к бару. Может, стОит нажраться коньяку до поросячьего визга? Нет, не поможет. Пробовал уже. Только еще больнее потом, с бодуна.
— Кирюш, я заказала обед в «Эль-Помидоро». Не уходи, пожалуйста, доставят через десять минут, — голос Нины звучит так заботливо, что трудно отказываться и сопротивляться.
Есть совсем не хочется, но я соглашаюсь. Обед, так обед.
Останавливаюсь у окна, рассматриваю пасмурное небо и припорошенный мокрым снегом город. Холодно, мокро, зябко — все, как у меня внутри…
Снова и снова память возвращает меня в тот хренов день, когда я «стал мертвым». После того, как отвез флешку с программой в указанное место, вернулся в город, спустился в метро, как велел мне Дима. Видимо, это было нужно для того, чтобы меня не «снял» какой-нибудь меткий снайпер, то есть мера предосторожности…
Ждал, ходил по станции взад-вперед. Нервничал и порывался звонить всем подряд: Мише, Диме, Герасиму и похитителям. Но сдержался. А когда пришла СМС от Димы: «Едь в больницу на Кижеватова», сорвался, как ураган, и помчался по ночному городу, игнорируя светофоры и правила дорожного движения.
В отделении «Скорой помощи» меня уже ждали Миша со Светой, которая, прижимая к себе сына, плакала и повторяла лишь: «Прости, Кирилл, прости…»
Доктора и медсёстры стеной стояли и не пускали меня к Кате, пока дежурный хирург, которому надоела наша истеричная возня, ни вышел к нам:
— Герасимович Мирослав. Пулевое ранение в область груди. Задето легкое. Готовим к операции, — четко по бумаге читал доктор. Перевернув страницу, сделал паузу, глянул на нас поверх очков и продолжил. — Васильева Екатерина. Внешних повреждений нет. Внутренние — возможно, сломано ребро. Сейчас везут на рентген и томографию. Можете приехать завтра или позвонить. Результаты вам сообщат по телефону, указанному в приемном отделении. Это все.
— Как все? Нет, я останусь! Я должен увидеть ее, доктор! Я должен быть с…
— Прекращаем истерику, молодой человек! Васильева будет в порядке. Завтра увидитесь. Сегодня уже время посещений закончилось.
Но как они ни старались, ни доктор, ни медсестры меня из больницы так и не выгнали. И через два часа я все же держал Катю за руку, пристроившись на корточках у ее кровати. Она спала, получив обезболивающее, и не слышала моих признаний и извинений. Зато их слышал кто-то другой, стоявший за моей спиной. И этот «кто-то другой» был зол и непреклонен в своем решении.
— Если любишь — отпусти. Дай ей жить спокойно и в безопасности.
Басистый голос Катиного отца навсегда прописался в моем мозгу и прокручивается, как заевшая пластинка, снова и снова: «Если любишь — отпусти…»
Тогда, под давящим чувством вины и под грузом каменной плиты «наездов» подполковника, я отступил, я принял мысль о том, что Кате без меня будет лучше и безопаснее. Я согласился с этой мыслью. А наезжал этот генерал знатно! Так распек меня своим громоподобным басом, что я реально «стекал по стенке». И, млять, то самое чувство вины, оно меня держало за горло и не давало ответить генералу «парой ласковых».
Если любишь — отпусти…
И я отпустил. Я ушел и пропал из ее жизни. А она пропала из моей, в которой сейчас холодно, зябко, больно и… безнадежно…
Нина осторожно открывает дверь и вносит на подносе аккуратно сервированный обед.
— Кирюш, покушай.
Я безразлично киваю, мол «ладно, уговорила».
Нина вглядывается в меня пару минут, вздыхает тяжко и, оставив поднос на столе, выходит из кабинета. Я благодарен ей, что так заботится и сочувствует. И еще благодарен, что она молчит и не утешает. Нет таких слов, чтобы унять мою боль…