Позади него послышалось тихое посапывание. Винни задремала.
А музыка кружилась и кружилась, и Джилл смотрела на Рэндеров — то на отца, то на сына. Лодыжка Питера снова была в гипсе. Сейчас мальчик зевал.
Она смотрела на него. Каким он будет через десять-пятнадцать лет?
Вспыхнувшим гением? Мастером в какой-нибудь еще неисследованной области?
Она смотрела на Питера, а он следил за отцом.
— Но это могло бы быть подлинной формой искусства, — говорил подвыпивший Минтон, — и никто, кроме него, не имеет права на самоубийство…
Она коснулась его руки. Он вздрогнул, как бы проснувшись, и отдернул руку.
— Я устала, — сказала она. — Ты не отвезешь меня домой?
— Чуть позже, — ответил он. — Дай Винни еще немного подремать. — И он вновь обернулся к Минтону.
Питер повернулся к Джилл и улыбнулся.
Она внезапно почувствовала, что и в самом деле очень устала. А ведь раньше она очень любила праздновать Рождество.
Винни продолжала похрапывать. Время от времени слабая улыбка мелькала на ее лице. Видимо, она танцевала.
***
Где-то человек по имени Пьер кричал, возможно, потому, что он больше не был человеком по имени Пьер.
— Я? Я Жизненный, как говорит еженедельник «Тайм». Я подхожу к удару по морде, Чарли! Нет, не по твоей морде. Понятно? По моей! Понятно? Вот так. Такое выражение всегда приходит в голову человеку, когда он смотрит на заголовок, уже прочтя статью от начала до конца. Но тогда уже поздно, да, конечно, они желают добра, но, ведь понятно…
Пришли мальчика с кувшином воды и тазиком, ладно? "Смерть Гиту", как это теперь называют. Говорят, что человек может работать с этим битом много лет, обходя кругом обширную и сложную социологическую структуру, известную как «контур», и роняя этот бит в новые девственные уши при всяком удобном случае. О, живая смерть! Когда-то мировые телекоммуникации толкали это инвалидное кресло по склону бесчисленных выборов. Теперь оно прыгает по камням Лимбо. Мы входим в новую, счастливую и энергичную эру…
Так вот, все твои люди отправились в Хельсинки и Терра Дель Фуэго. Скажи, слышал ли ты такую шутку: речь идет об одном старинном комике, которого называли «бит». Однажды вечером он участвовал в радиопостановке и, по своему обыкновению, выдал бит. Хороший был бит, солидный и к месту, полный смысла и равновесия. К сожалению, после этого он лишился работы, потому что этот бит дошел до каждого. В отчаянии он взобрался на перила моста и уже собирался броситься вниз, как его остановил голос: "Не бросайся вниз, в темный текучий символ смерти, и слезай с перил". Обернувшись, он увидел странное создание, к слову сказать, безобразное, все в белом, смотревшее на него и улыбавшееся почти беззубым ртом. "Кто ты, странное улыбающееся создание в белом?" спросил он. "Я — Ангел Смерти, — ответило создание. Я пришла, чтобы предотвратить твое самоубийство". Он покачал головой.
"Увы, — сказал он, — я должен покончить с собой, потому что мой бит полностью устарел". Она же подняла руку и сказала: "Не отчаивайся, мы, Ангелы Смерти, способны творить чудеса. Я могу дать битов втрое больше, чем может быть использовано за короткий слабый виток существования смертных". "Тогда, умоляю, скажи, что я должен сделать для этого?" "Спать со мной", — ответила она. "Но в этом что-то не правильное, неангельское".
"Ничуть, — возразил Ангел. — Почитай внимательно Старый Завет — и узнаешь об ангельских отношениях". "Ладно", — согласился он, и они ушли. Он сделал свой бит, несмотря на то, что она едва ли была самой привлекательной из всех дочерей Смерти. На следующее утро он встал и закричал: "Проснись!
Проснись! Пора уже отдать мне ночной запас битов". "Давно ли ты занимаешься битами?" — спросила она. — "Тридцать лет". — "А сколько лет тебе?" — "Сорок пять". — "Не многовато ли, чтобы верить в Ангелов Смерти?"
— засмеялась она. Он ушел и, конечно, сделал еще бит. А теперь дай мне немного спокойной музыки. Вот хорошо. Вообще-то она заставляет морщиться, и знаешь почему? Где ты в наше время слышишь спокойную музыку? В кабинете дантиста, в банке, в магазине и тому подобных местах, где всегда приходится долго ждать обслуживания. Ты слышишь успокаивающую музыку, когда подвергаешься всевозможным травмам. И что в результате?
Успокаивающая музыка становится самой беспокойной вещью в мире. И она всегда вызывает у меня голод, потому что ее играют в тех ресторанах, где медленно обслуживают. Ты ждешь еды, а тебе играют эту успокаивающую музыку… Да… Ну, где мальчик с кувшином и тазиком? Я хочу вымыть руки…
Ты слышал насчет пилота, который был на Центавре? Он обнаружил там расу гуманоидов и стал изучать их обычаи, нравы, табу. Наконец, он коснулся воспроизводства. Изящная молодая девица взяла его за руку и отвела на завод, где собирали центаврийцев. Да, именно собирали — торсы шли по конвейеру, к ним привинчивали суставы, в черепа бросали мозги, внутрь тела заталкивали органы, приделывали к пальцам ногти и так далее.
Он выразил изумление, и она спросила: "Почему? А как это делают на Земле?"
Он взял ее за нежную ручку и сказал: "Пойдем за холмы, я продемонстрирую".
Во время демонстрации она вдруг истерически захохотала. "В чем дело?" спросил он. — Почему ты смеешься?" "Потому что, — ответила она, — таким способом мы делаем кары. Выключи меня, Бэби, и продай немного пасты!"
***
"…Эй! Это я, Орфей, должен быть разорван на куски такими, как вы! И в некотором смысле это, пожалуй, подходяще. Что ж, приходите, вакханки, и творите свою волю над певцом!"
Темнота. Вопль.
Тишина.
Аплодисменты!
Она всегда приходила рано и уходила одна, и всегда садилась на одно и то же место. Она сидела в десятом ряду в правом крыле, и единственной досадой для нее были антракты. Она не могла знать, когда кто-нибудь захочет пройти мимо нее.
Она приходила рано и оставалась до тех пор, пока театр не погружался в тишину.
Она любила звук культурного голоса, поэтому предпочитала британских актеров американским.
Она любила музыкальные спектакли не потому, что очень любила музыку, а потому, что ей нравилось чувство волнения в голосах. Поэтому же ей нравились стихотворные пьесы.
Ее вдохновляли древнегреческие пьесы, но она терпеть не могла "Царя Эдипа".
Она надевала подкрашенные очки, но не темные. И никогда не носила трость.
Однажды вечером, когда должен был подняться занавес перед последним актом, темноту прорезало световое пятно. В него шагнул мужчина и спросил:
— Есть ли в зале врач?
Никто не отозвался.
— Это очень важно, — продолжал он. — Если здесь есть доктор, просим его немедленно пройти в служебный кабинет в главном фойе.
Он оглядывался вокруг, но никто не шевельнулся.
— Благодарю, — сказал он и ушел со сцены.
Затем поднялся занавес, и вновь возникли движение и голоса.
Она подождала, прислушиваясь. Затем встала и двинулась вверх по крылу, ощупывая стену пальцами. Выйдя в фойе, она остановилась.
— Могу я помочь вам, мисс?
— Да, я ищу служебный кабинет.
— Вот он, слева от вас.
Она повернулась и пошла влево, слегка вытянув вперед руку. Коснувшись стены, она вела по ней рукой, пока не нащупала дверь. Тогда она постучалась.
— Да? — дверь открылась.
— Вам нужен врач?
— Вы врач?
— Да.
— Быстрее! Сюда!
Она пошла по звуку его шагов внутрь и в коридор, параллельный крылу зала. Она услышала, как человек поднимается по лестнице, и последовала за ним. Они дошли до костюмерной и вошли в нее.
— Вот он.
— Что случилось? — спросила она, вытянув руку и коснувшись человеческого тела.
Послышался булькающий звук и кашель без дыхания.
— Это рабочий сцены, — сказал мужчина. — Я думаю, он подавился ириской. Он вечно жует их. Видимо, она застряла в горле, и вытащить ее никак не удается.
— Вы вызвали «скорую»?
— Да, но посмотрите на него, он же весь посинел! Не знаю, успеют ли они. Она откинула голову пострадавшего и ощупала горло.