— Я не прошу Вселенную помочь мне, я прошу вас.
— Мне очень жаль.
— Почему вы не хотите помочь мне?
— Сейчас вы демонстрируете эту главную причину.
— А именно?
— Эмоции. Это дело очень много значит для вас. Когда врач в фазе с пациентом, он наркоэлектрически отрезает большую часть собственных ощущений.
Это необходимо, потому что его мозг должен полностью погрузиться в данную задачу. И его эмоции также должны подвергаться такой временной отставке. Полностью убить их, конечно, невозможно. Но эмоции врача возгоняются в общее ощущение хорошего настроения или, как у меня, в артистическую мечтательность. А у вас будет слишком много «видения». И вы будете подвергаться постоянной опасности утратить контроль над сном.
— Я с вами не согласна.
— Ясное дело, не согласны. Но это факт, что вам постоянно придется иметь дело с отклонениями психики. Об их силе не имеет понятия девяносто девять, запятая девять и так далее в периоде процентов населения, потому что мы не можем адекватно судить об интенсивности собственного невроза мы отличаем их один от другого, только когда смотрим со стороны. Вот почему нейроморфолог никогда не возьмется лечить полного психа. Немногие пионеры в этой области сегодня сами все на излечении.
Пять лет назад у меня была клаустрофобия. Потребовалось шесть месяцев, чтобы победить эту штуку — и все из-за крошечной ошибки, случившейся в ничтожную долю секунды. Я передал пациента другому врачу. И это только минимальное последствие. Если вы сглупите в сценарии, девочка, то на всю жизнь попадете в лечебницу.
Наступила ночь. Город остался далеко позади, дорога была открытая, чистая. Между падающими хлопьями все больше сгущалась тьма. Кар набирал скорость.
— Ладно, — согласилась она, — может, вы и правы. Но я все-таки думаю, что вы можете мне помочь.
— Как?
— Приучите меня видеть, и тогда образы потеряют свою новизну, эмоции спадут. Возьмите меня в пациенты и избавьте меня от моего страстного желания видеть. Тогда того, о чем вы говорили, не произойдет. Тогда я смогу заняться тренировкой и все внимание отдам терапии. Я смогу возместить зрительное удовольствие чем-то другим.
Рэндер задумался. Наверное, это возможно. И это могло бы войти в историю психотерапии. Никто не мог считать себя настолько квалифицированным, чтобы взяться за такое дело — потому что никто никогда и не пытался.
Но Элина Шэлотт тоже была редкостью — нет, уникумом, поскольку она, вероятно, была единственной в мире, соединившей необходимую техническую подготовку с уникальной проблемой.
Он допил свой бокал и вновь налил себе и ей.
Он все еще обдумывал эту проблему, когда вспыхнули буквы:
"ПЕРЕКООРДИНИРОВАТЬ?" Кар вышел на кольцевую дорогу и остановился. Рэндер выключил зуммер и надолго задумался.
Мало кто слышал, чтобы он хвастался своим умением. Коллеги считали его скромным, хотя бесцеремонно отмечали, что тот день, когда лучший нейроморфолог начал практиковать, стал днем, когда больного Гомо Сапиенса стал лечить некто, сильно отличающийся от ангела.
Оба бокала остались нетронутыми. Рэндер швырнул пустую бутылку в задний бункер.
— Вы знаете? — спросил он наконец.
— Что?
— Пожалуй, стоит попробовать.
Он наклонился, чтобы дать новые координаты, но она уже сделала это.
Когда он нажал кнопки и машина развернулась, Элина поцеловала Рэндера.
Ниже очков щеки ее были влажными.
Глава 2
Самоубийство расстроило его больше, чем следовало бы, а миссис Лэмберг позвонила накануне и отменила встречу, так что Рэндер решил потратить утро на размышления. Он вошел в офис хмурый, жуя сигарету.
— Вы видели?.. — спросила миссис Хиджис.
— Да. — Он бросил пальто в дальний угол комнаты, подошел к окну и уставился в него. — Да, — повторил он. — Я ехал мимо с прозрачными стеклами.
— Вы его знали?
— Я даже не знаю его имени. Откуда мне знать?
— Мне только что звонила Прайс Толли, секретарша инженерной компании на 86-м. Она сказала, что это был Джеймс Иризэри, дизайнер, офис которого дальше по коридору. И очень высоко… Он, наверное, был уже без сознания, когда ударился? Его отнесло от здания. Если вы откроете окно и выгляните, то увидите — слева…
— Неважно, Винни. Ваша приятельница имеет какое-нибудь представление, почему он это сделал?
— Вообще-то, нет. Его секретарша выскочила из комнаты с воплем.
Похоже, она вошла в его кабинет насчет какого-то чертежа как раз тогда, когда он перемахнул через подоконник. На столе лежала записка: "У меня было все, чего я хотел. Чего ждать?" Занятно, а? Я не хочу сказать смешно…
— Угу. Что-нибудь известно о его личных делах?
— Женат. Пара детишек. Хорошая профессиональная репутация. Куча работы. Разумный, как всякий другой. Он мог позволить себе иметь офис в этом здании.
— О, господи! И вы узнали все это здесь или в другом месте?
— Видите ли, — она пожала пухлыми плечами, — у меня в этом улье повсюду друзья. Мы всегда болтаем, когда нечего делать. А Прайс к тому же моя золовка…
— Вы хотите сказать, что если я нырну в это окно, то моя биография через пять минут пойдет по кругу?
— Вероятно. — Она скривила свои яркие губы в улыбке. — Отдаешь и получаешь взаимно. Но ведь вы сегодня этого не сделаете, а? Знаете, это будет повторение, произойдет нечто вроде спада интереса, и это не получит огласки, как в единичном случае.
— Вы забываете о статистике, — заметил Рэндер. — Среди медиков, как и среди юристов, такое случается примерно втрое чаще, чем у людей других профессий.
— Ну да! — Она, похоже, расстроилась. — Уходите от моего окна! Иначе я перейду работать к д-ру Хансену. Он — растяпа.
Рэндер подошел к ее столу.
— Я никогда не знаю, когда вас принимать всерьез, — сказала она.
— Я ценю ваши заботы. В самом деле ценю. Дело в том, что я никогда не был приверженцем статистики — но, наверное, за четыре года такая нервная в прямом смысле — работа должна была сказаться.
— Хотя нет, о вас писали бы все газеты, — задумалась она. — Все репортеры спрашивали бы меня о вас… Слушайте, зачем это делают?
— Кто?
— Кто угодно.
— Откуда я знаю, Винни? Я всего лишь скромный возбудитель души. Если бы я мог точно указать общую подспудную причину и вычислить способ предупреждения таких вещей — это было бы куда лучше моих бросков к новым границам. Но я не могу сделать это по одной причине: не могу придумать.
— Ох!
— Примерно тридцать пять лет самоубийство в США считалось девятой по частоте причиной смерти. Теперь она шестая для Северной и Южной Америки. В Европе — седьмая, я думаю.
— И никто так и не узнает, почему Иризэри выбросился из окна?
Рэндер отставил стул, сел и стряхнул пепел в ее маленький сверкающий подносик. Она тут же опорожнила его в корзинку для бумаг и многозначительно кашлянула.
— О, всегда можно поразмышлять, — сказал он, — и человеку моей профессии необходимо подумать. Во-первых, посмотреть, не было ли личных черт, предрасполагающих к периодам депрессии. Люди, держащие свои эмоции под жестким контролем, люди, добросовестно и, может быть, с некоторым предубеждением занимающиеся мелкими делами… — Он снова сбил пепел в ее подносик и следил, как она было потянулась вытряхнуть его, но затем быстро отдернула руку. Он оскалился в злой усмешке. — Короче говоря, нечто типичное для людей тех профессий, которые требуют скорее индивидуального, чем группового действия медицина, закон, искусство.
Она задумчиво смотрела на него.
— Не беспокойтесь, — хохотнул он, — я чертовски радуюсь жизни.
— Но сегодня вы несколько унылы.
— Пит звонил. Он сломал лодыжку на уроке гимнастики. Они должны были бы внимательнее следить за такими вещами. Я думаю перевести его в другую школу.