25) Все же требовали, чтобы показано было писание твоего благочестия. Правда, что и одно слово царское имеет одинаковую силу с написанным, особенно когда передающий это слово говорит смело и на письме сообщает повеление. Но поелику не сказали ясно, что есть повеление, и как требовали, не сообщили сего письменно, но как будто от себя все это делали, то признаюсь и смело говорю это, возымел я на них подозрение, потому что с ними много было ариан, с арианами они ели, с ними советовались, ничего не делали открыто, старались же строить мне козни и злоухищрения, ничего не делали как бы по царскому приказанию, обличили же сами себя, что действуют по настоянию врагов. Это и вынудило меня более требовать у них писем, потому что как предприемлемое и замышляемое ими было подозрительно, так неприлично было и мне, пришедши с таким ясным твоим писанием, удалиться из Церкви без всякаго писания.
Итак, поелику Сириан дал обещание, все собирались в церквах с радостию, ничем не тревожась. Но через двадцать три дня после даннаго обещания входит он в церковь с воинами, а мы по обыкновению совершали молитву, что видели вошедшие, потому что было всенощное бдение будущаго торжества. И это случилось в ту ночь, в которую наперед хотели и обещались исполнить это ариане, ибо военачальник вошел, имея их с собою, они были зачинщиками и советниками такого нашествия. И в этом нет ничего невероятнаго, боголюбивейший Август, потому что это не тайна, но разглашается повсюду. Итак, видя это нашествие, сперва убедил я народ удалиться, а потом уже удалился и сам, покрываемый и руководимый Богом, что видели бывшие тогда со мною. И с этого времени оставался я у себя в доме, имея дерзновение и оправдание прежде всего пред Богом, а потом и пред твоим благочестием, что не, оставив народ, бежал, но свидетелем гонения имею нашествие военачальника, чему и дивились все особенно, ибо надлежало ему или не обещать, или, обещав, не солгать.
26) Для чего же такие замыслы или к чему предпринимали злоухищренно строить козни, когда можно было велеть и написать? Царское приказание дает большую свободу, а желание действовать скрытно делало ясным подозрение, что не имеют они царскаго приказания. Чего же неуместнаго я требовал, правдолюбивый Царь? Кто не скажет, что такое требование Епископа основательно? Читав Писания, знаешь, как предосудительно епископу оставить Церковь и вознерадеть о пастве Божией. Ибо отсутствие пастырей дает случай нашествию волков на стадо, Этого-то и домогались ариане и все прочие еретики, чтобы по удалении моем найти возможность обольстить народ и вовлечь в нечестие. Посему, если бы предался я бегству, то какое оправдание имел бы пред истинными епископами, а еще более пред Вверившем мне стадо сие? А Вверивший мне его есть Тот, кто судит всю землю, истинный Всецарь и Господь наш Иисус Христос, Сын Божий. Не всякий ли бы имел основание винить меня в нерадении о народе? Не укорило ли бы меня и твое благочестие, справедливо говоря: «Вступив по письму, для чего удаляешься без письма и оставил народ»? Сам народ не по всей ли справедливости в день суда на меня возверг бы нерадение о нем, говоря: «Епископствовавший у нас бежал, и мы оставлены были без попечения, некому было напомянуть нам»? Если бы это сказали они, что стал бы я отвечать? Ибо такую укоризну заслужили от Иезекииля ветхозаветные пастыри (Иез. 34, 3-10). Зная это, и блаженный апостол Павел каждому из нас повелел чрез ученика своего, сказав: не неради о своем даровании живущем в тебе, еже дано тебе бысть… с возложением рук священничества (1 Тим. 4, 14). Страшась этого, и я не хотел бежать, но ждал повеления, есть ли на то воля твоего благочестия. Но не получил я, чего основательно требовал, да и теперь обвинен пред тобою напрасно, потому что не противился я повелению твоего благочестия и теперь не покушаюсь идти в Александрию, пока не угодно то будет твоему человеколюбию, и об этом доношу предварительно, чтобы клеветники и в этом не нашли опять предлога оговорить меня.