Это радостное событие обновило и усилило подвижническия добродетели преподобнаго. Он весь предался уединению, чтению, молитве и богомыслию; целую неделю вкушал одни овощи и семена, и только по воскресеньям ходил за братскую трапезу; спал мало, на полу, подстилая лишь овчину поверх рогожи; на воскресенье же и праздники совершал всенощныя бдения, стоя на молитве с вечера до утра и во весь потом день не давая себе отдыха; никогда празднаго не произносил он слова, но хранил всегда крайнее внимание и трезвенное самоуглубление; сидел все запертым в келлии, и если когда выходил наружу, посидеть на скамье, то казался будто облитым слезами и носил на лице отсвет молитвеннаго пламени; читывал наиболее жития святых и начитавшись садился за рукоделье — каллиграфствовать, что нибудь переписывать для обители и старцев или для себя; с первым ударом симандры, вставал и спешил в церковь, где со всем молитвенным вниманием прослушивал богослужебное последование; когда бывала литургия, он всякий раз причащался Св. Христовых Таин, и весь тот день пребывал в молитве и богомыслии; бодрствовал обычно до полуночи, и соснув немного, шел на молитвословие вместе с братиями в церковь; во время четыредесятницы пять дней проводил без пищи, в субботу же и в воскресенье ходил за братскую трапезу и ел, что подавалось для всех, спать не ложился, а так, склонившись головою на руки, засыпал на какой–нибудь час.
Два уже года прожил он так в новой для него обители, возрастая в добронравии и подвижничестве и богатясь ведением божественных таин спасения чрез чтение слова Божия и отеческих писаний, чрез собственное богомыслие и беседу с чтимыми старцами, особенно же с своим Симеоном благоговейником и игуменом Антонием. Эти старцы разсудили наконец, что время уже преподобному Симеону делиться и с другими стяжанными им сокровищами духовной мудрости, и возложили на него послушание — говорить в церкви поучения в назидание братий и всех христиан. Он и прежде, с самаго начала подвижничества, вместе с извлечением из отеческих писаний всего что считал для себя душеполезным, занимался и записыванием собственных мыслей, какия множились у него в часы богомыслия; но теперь такое занятие сделалось для него обязанностию, с тою особенностию, что назидание обращалось уже не к себе одному, но и к другим. Речь его обычно была простая. Ясно созерцая великия истины спасения нашего, он и излагал их понятно для всех, ни мало однакож не умаляя простотою речи их высоты и глубины. Его слушали с удовольствием и самые старцы.
Спустя немного, всегдашний его руководитель Симеон благоговейник возымел желание освятить его иерейским рукоположением. К тому же времени скончался игумен обители, и братия общим голосом на место его избрали преподобнаго Симеона. Так он за один раз принял и посвящение иерейское и возведен в игуменство от патриарха тогдашняго Николая Хрисоверга. Не без страха и слез принял он сии, будто бы повышения, на деле же бремена неудобоносимыя. Он судил о священстве и игуменстве не по видимости их, а по существу дела; почему и приготовлялся к принятию их со всем вниманием, благоговением и богопреданностию. За такое благонастроение он сподобился, как уверял после, в минуты рукоположения, особенной милости Божией, ощущения нисходящей благодати в сердце с узрением духовнаго некоего безвиднаго света, осенившаго и проникшаго его. Это состояние возобновлялось у него потом всякий раз, как он литургисал, во все сорок восемь лет его священства, как догадываются из его собственных слов о другом будто некоем иерее, с которым так бывало.
Потому, когда спрашивали его, что такое есть иерей и священство, он со слезами отвечал, говоря: увы, братие мои! Что спрашиваете вы меня об этом? Это такое дело, о котором и подумать страшно. Я недостойно ношу иерейство, но знаю хорошо, каким должен быть иерей. Он должен быть чист и телом, и тем паче душею, не запятнан никаким грехом, смиренен по внешнему нраву и сокрушен сердцем по внутреннему настроению. Когда литургисает, должен умом созерцать Бога, а очи вперять в предлежащие дары; должен сознательно сораствориться в сердце своем со Христом Господом, тамо сущим, чтоб иметь дерзновение сыновне беседовать к Богу Отцу и неосужденно воззвать: Отче наш. Вот что говорил св. отец наш вопрошавшим его о священстве, и умолял их не искать сего таинства, высокаго и страшнаго для самых ангелов, прежде чем придут в ангелоподобное состояние посредством многих над собою трудов и подвигов. Лучше, говорил он, каждодневно с усердием упражняйтесь в делании заповедей Божиих, каждую минуту принося искреннее покаяние Богу, если случится в чем согрешить не только делом и словом, но и сокровенным помышлением души. И этим способом можно каждодневно приносить Богу и за себя и за ближних жертву, дух сокрушен, молитвы и моления слезныя, сие сокровенное священнодействие наше, о коем радуется Бог, и приемля его в пренебесный жертвенник Свой, подает нам благодать Святаго Духа. Так учил он других, в таком же духе литургисал и сам; и когда литургисал, лицо его делалось ангелоподобным и таким проникалось светом, что нельзя было свободно смотреть на него, по причине исходившей от него чрезмерной светлости, как нельзя свободно смотреть на солнце. Об этом имеются неложныя свидетельства многих его учеников и неучеников.