Пусть мой противник пощадит себя, пощадит меня, пощадит имя христианина. Пусть узнает, что монашество его состоит не в разговорах и расхаживаньи, а в молчании и уединении. Пусть прочтет слова Иеремии: Благо человеку, когда он несет иго в юности своей; сидит уединенно и молчит, ибо Он наложил его на него (Плач 3, 27–28). А если мой противник забрал себе цензорский жезл над всеми писателями и считает себя ученым оттого, что понял Иовиниана (по пословице: косноязычному лучше понимать слова косноязычного), то, по суду Аттилия, мы признаемся: ты пишешь все. Даже сам Иовиниан, пишущий безграмотно, вполне справедливо скажет следующее: «Если меня осуждают епископы, то это не законно; я не хочу, чтобы против меня говорил тот или другой человек, могущий подавить меня своим авторитетом, но не могущий вразумить меня. Пусть пишет против меня муж, язык которого и я понимаю; если я одержу победу над ним, то разом одержу победу и над всеми. Я очень хорошо знаю (поверьте моему опыту), «каков он, поднявшись на щит, с какой быстротой мечет копье» (Энеида, 10). Он храбр, в спорах привязчив и упорен, и голова его полна хитрых затей. Часто с ночи до вечера он кричал против нас на улицах; а у него бока и сила атлета, и тело его изящно и крепко. Кажется, втайне он последователь моего учения. Кроме того, он никогда не краснеет, не размышляет о том, что говорит и сколько говорит, и приобрел такую славу красноречия, что слова его повторяются людьми косматыми. Сколько раз в обществе он заставлял меня объедаться и доводил до холеры? Сколько раз плевал и уходил оплеванный? Но это все — вещи простые, которые может сделать всякий из моих последователей. Я приглашаю моего противника писать книги — оставить по себе память потомству. Будем беседовать письменно, и пусть судит о нас безмолвный читатель; как я веду за собой толпу учеников, так пусть и по имени моего противника назовутся Гнафоники или Формионики».
Не важна вещь, любезный Домнион, болтать по углам и в жилищах шарлатанов и голословно определять: «Тот хорошо сказал, а этот худо; тот знает Писания, а этот бредит; тот красноречив, а этот совсем бессловесен». Кто судит обо всех, по чьему приговору заслужил то право? Только шутам и людям, всегда готовым на распри, свойственно греметь против кого–нибудь где ни попало на перекрестках и собирать ругательства, а не изобличительные пункты. Пусть мой противник протянет руку, возьмется за стиль, побеспокоит себя и, что может, изложит письменно. Пусть даст нам случай отвечать на его красноречие. Я сам умею кусаться, если захочу, сам могу больно уязвить. И мы грамоте учились: «И мы часто подставляли руку под ферулу» (Ювенал). И про нас можно сказать: «У него сено на рогах; беги дальше» (Гораций). Но я лучше хочу быть учеником Того, Кто сказал: Я предал хребет Мой биющим и ланиты Мои поражающим; лица Моего не закрывал от поруганий и оплевания (Ис. 50, 6); Будучи злословим, Он не злословил взаимно (1 Пет. 2, 23), и после заушений, креста, бичеваний, ругательств — в заключение молился за распинающих, говоря: Отче! Прости им, ибо не знают, что делают (Лк. 23, 34). И я прощаю заблуждающемуся брату: знаю, что хитростью диавольской прельщен он. В кругу женщин он казался себе ученым и красноречивым. Когда в Рим дошли мои произведеньица, он испугался встретить в моем лице соперника и пресек мою распространявшуюся славу, чтобы не было на земле никого, благоугодного для его красноречия, за исключением тех, могущества которых он не щадит, но уступает, которых не уважает, но боится. Опытный человек хотел, подобно старому воину, одним ударом меча поразить обоих борцов и показать народу, что Писание имеет именно тот смысл, какой ему угодно. Пусть же соблаговолит он послать к нам свою речь и не укорами, но вразумлением исправить наше болтанье. Тогда он поймет, что иное дело площадь, а иное дело — кабинет, иное дело рассуждать о догматах Божественного закона среди веретен и корзин девиц, а иное дело— среди ученых мужей. Теперь он свободно и бесстыдно разглашает в народе обо мне, что я осуждаю браки, и сильно ораторствует против меня и, среди беременных женщин, крика младенцев и брачных постелей, умалчивает о том, что говорит Апостол, лишь бы только возбудить ко мне ненависть. А когда он примется писать, столкнется со мной нога с ногой и будет или сам предлагать нечто от Писаний, или выслушивать, что я буду предлагать, — тогда–то он вспотеет, тогда–то пораздумает. Прочь Эпикур, дальше Аристипп, свинопасы не придут, свинья не захрюкает.