Творения

Показывается маленький монгол с крыльями.

Озирая курган прежних спутников, одинокое солнце закатывается в грустных облаках.

Покачивая первые дни золотого счастья, Матерь Мира — Выдра показывается на волнах с рыбой в зубах и задумчиво смотрит на свои дела.

Первый дым — знак жизни над той пещерой, куда привел их мотылек.

3

Дети Выдры сидят у костра вдвоем и растапливают свои восковые крылья. Сын Выдры говорит, показывая на белое солнце: «Это я!»

Черный конь морских степей^* плывет, летит вода из круглой ноздри около круглого глаза. Кто-то сидит на нем, держа в руках слоновую доску и струны.

То первые дни земного быта.

Крупный морской песок. Ребра кита чернеют на берегу. Морские кони играют в волнах. Одинокий естествоиспытатель с жестянкой ходит около них, изучая мертвые кости кита. Дочь Выдры берет в морскую раковину воды и льет за воротничок ученому. Он морщится, смотрит на небо и исчезает.

Небо темно-серое. Дочь Выдры окутана волосами до ног. Дождь. Письма молнии. Прячась от нее, они скрываются в пещере. Небо темнеет. Крупные звезды. Град. Ветер. Площадь пересекает черный самобег^*. Дикие призывные звуки. Здесь стон разбившегося насмерть лебедя и дикое хрюканье носорога. В темноту брошены два снопа света, из окна наклоняется истопник в шубе и, протягивая руку, кричит: «Туда», — и бросает на песок сумку. Страшный ветер. Дрожа от холода, они выходят, берут привезенные одеяла. Они одеваются. На нем пуховая шляпа. Дочь Выдры в черной шубке; на ней голубой чепец. Они садятся и уезжают. Бородатый людоконин^*, с голубыми глазами и копытами, проходит по песку. Муха садится ему на ухо; он трясет темной гривой и прогоняет. Она садится на круп, он поворачивается и задумчиво ловит ее рукой.

4

Поднимается занавес — виден зерцог Будетлянин^*, ложи и ряд кресел. Дети Выдры проходят на свои места, в сопровождении человека в галунах.

На подмостках охота на мамонта.

Золотые березы осени венчают холм. Осины. Ели. Толпа старцев и малые внуки стоят, подымая руки к небу. Бивни, желтые, исчерченные трещинами, эти каменные молнии, взвились кверху. Как меткая смерть носится хобот в облаках пыли. В маленьких очах, с волосатымиресницами, высокомерие. Художник в дикой, вольно наброшенной шкуре вырезает на кости видимое и сурово морщит лоб. Камни засыпают ловчую яму, где двигается только один хобот и глаза.

Занавес

Твою шкуру секли ливни,
Ты знал ревы грозы, ты знал писки мышей,
Но как раньше сверкают согнутые бивни
Ниже упавших на землю ушей.

2-й парус

Горит свеча именем разум в подсвечнике из черепа; за ней шар, бросающий на все шар черной тени. Ученый и ученики.

Ученый. Точка, как учил Боскович^*.

Ровесник Ломоносова. Что? (Срывается со стороны игра в мяч. Мяч куда-то улетает.) Бурные игроки!

Игрок

От силы сапога летит тот за облака.
Но слабою овечкой глядит другой за свечкой.

Атом вылетает к 2-му игроку; показываются горы. Это гора Олимп.

На снежных вершинах туземцы молитв.

Б<удетлянин>. Гар, гар, гар! Ни, ни, ни! Не, не, не! Размером Илиады решается судьба Мирмидонянина^*.

Впрочем, он неподалеку в сумраке целует упавшую с закрытыми очами Бризеиду^* и, черный, смуглый, подняв кверху жесткие черные очи, как ветер бродит рукой по струнам.

Сверху же беседуют о нем словом Гомера: «Андра мой эннепе, Муза».^*

Снежный зверинец, наклоняя головы, сообща обсуждает час его.

Сейчас или позднее он умрет.

— Ахилл Кризь^*! Я люблю тебя! Ну ляг, ляг, ну положи сюда свои черные копытца^*. Небо! Может ли быть что-нибудь равное моему Брысе? Это ничего, что я комар! О чем вы там расквакались?

(Раньше все это было скрыто тенью атома.)

Не смей смеяться. Нехорошо так сладко смеяться. Подыми свои голубые ловушки^*.

Наверху Олимп бросал взволнованно прочувствованные слова на чашку весов, оживленно обсуждая смерть и час Ахилла.

Впрочем, скоро он заволакивается облаками и становится нашей Лысой горой^* с одинокой ведьмой.

На все это внимательно смотрели Дети Выдры, сидя на галерке, приехавшие с морского берега, еще нося на щеках морскую пыль.

3-й парус *

Сын Выдры думает об Индии на Волге. Он говорит: «Ныне я упираюсь пятками в монгольский мир и рукой осязаю каменные кудри Индии». Сын Выдры слетает с облаков, спасая от руссов^* Нушабэ^* и ее страну.

Ушкуйник^*, грустно негодуя,
Толпу друзей на помощь звал.
Вотще! Лишь ветер, скорбно дуя,
Его на дереве качал.
Ему гребцов знаком был навык
И взмах веслом вдоль длинных лавок,
И вещий холод парусов,
На латах, шлеме — знак рубцов,
И плач закованных купцов,
Трусливых, раненых, лукавых.
Щели глаз своих кровавых
Филин движет и подъемлет,
И косое око внемлет,
Как сучок внутри извилин,
Погасил, шурша, бубенчики,
Сон-трава качает венчики.
Опять, опять хохочет филин,
Но вот негромкий позвонок,
Усталый топот чьих-то ног.
Покрыты в ткан<ей> черных груды,
Идут задумчиво верблюды,
Проходят спутники араба:
То Мессакуди и Иблан^*
Идут в Булгар^*,
За ним Куяба^* —
Дорога старых персиян.
Искандр-намэ^* в уме слагая,
Он пел про руссов золотых,
Как все, от руссов убегая,
Молило милости у них.
Как эта слава неизвестная,
Бурей глаз своих небесная,
Рукой темною на рынок
Бросает скованных богинь,
А в боя смертный поединок,
Под песни бешеных волынок,
Идет с напевом: Дружба! Сгинь!
Визг парусов вверху телег,
Пророча ужас и набег,
Уводит в храмов темных своды
Жрецов поруганной колоды,
Их колесные суда
Кладбища строят навсегда.
В священной роще, черной тьме,
Иблан запел: Искандр-намэ^*!
Где огнепоклонник^* ниц упал,
Горбом бел своих одежд,
И олень во тьме ступал,
Рог подъемля сонных вежд, —
Там лежит страна Бердая^*,
Цветом зорь не увядая.
Песня битв — удар весла,
Буря руссов принесла.
Видя, что красней соломы
Гибнут белые хоромы,
Плакал злобно старый ясс^*,
О копье облокотясь.
Морских валов однообразие,
Дворцы туземных поморян,
И уж игрушки веселой Абхазии^*
Кудрями машут среди северян.
Царь Бердай^* и Нушабэ
Гневно молятся судьбе:
«Надень шлем, надень латы!
Прилети сюда, крылатый
Царь Искандр! Искандр, внемли
Крику плачущей земли.
Ты любимцем был веков!
Брось пирушку облаков!
Ты, прославленный людьми,
Дерзость руссов покарай.
Меч в ладонь свою возьми,
Прилети с щитом в наш край!
Снова будь земная ось,
Мудрецов же сонных брось».
И тот сошел на землю,
Призрак полководца!
Беги, храбрец! Затем ли?
С мертвыми бороться!
Уж с Камы два прекрасных венда^*
Копьем убиты Зоревенда^*.
Но русс Кентал^*,
Чьи кудри — спеюший ковыль,
Подковой витязя топтал
Сраженьем взвеянную пыль,
Как прокаженный, нелюдим,
Но девой снежною любим.
Тогда Искандр дал знак полкам,
В шлеме серебряном изогнут.
Он ждал, с дружиной войдя в храм,
Когда от битвы руссы дрогнут.
И пал Кентал.
Но долго мчался наяву,
Прижав к коню свою главу,
С своим поникшим кистенем
И сумасшедшим уж конем.
И нес его конь, обнажая резцы,
Сквозь трупы, сквозь сонмы смущенных людей,
И руссы схватили коней под уздцы,
И мчались на отмель, на парус ладей.
В путях своих велики боги,
Арабы мудры и мирны
И наблюдают без тревоги
Других избранников войны.
А море стало зеленее
И русской кровью солонее.
Гремит, журча струей, родник;
Мордвин, арабов проводник,
Сложив оазису моленье,
Сказал: «Здесь стан отдохновенья.
Здесь расположим мы свой стан
Вблизи столицы государства;
В Булгаре любят персиян,
Но Кереметь^* — само коварство».
Но клич, но стон потряс леса;
В нем отблеск близких похорон,
И в нем не верят в небеса.
Костер печально догорает,
Пламена дышат в беспорядке.
Индиец старый умирает,
Добыча страшной лихорадки.
Глава о руки упиралась
И дыханьем смерти волновалась.
И снова зов сотряс покой.
И он взмахнул своей рукой:
«Меня в гроб тот положите,
Его же, отроки, спасите.
Мой близок, близок смертный сон,
А там невинно гибнет он^*.
Не дорожу дней горстью малою,
Его же новым веком жалую».
Никто, никто не прекословит,
Ему поспешно гроб готовят.
Как лев, тот выпрыгнул из гроба;
Его душили гнев и злоба.
Он у индийца вырвал меч,
Круг начертав любимцем сеч.
Но безоружные арабы
Знаками успокоили его:
«Мы безоружные и слабы,
Не бойся друга своего.
И кроме звезд у нас нет кровли.
Мы люди мира и торговли».
Тот бросил взгляд суров и бешен.
И те решили: он помешан.
Два-три прыжка — и он исчез:
Его сокрыл высокий лес.