Как ни тяжело было Киприану слышать о поступках исповедников, он, однакож, не хотел тотчас писать ни к ним самим, ни к клиру карфагенскому. Пока дело не принимало того оборота, какой дали ему, потом, упомянутые враги Святителя, он за лучшее считал молчать, надеясь скромным молчанием своим более способствовать умиротворению своей паствы, чем увещаниями и обличениями. Но когда ему стало известно, что наглость и дерзость известных лиц доходит до открытого нарушения важнейших постановлений Церкви и усиливается произвесть в народе возмущение против законного и спасительного порядка в ней, то он вдруг отправил в Карфаген три послания: к клиру, исповедникам и народу[50]. В этих посланиях, по свойственной ему скромности, он не именует пресвитеров, главных врагов своих и первых виновников опасных беспорядков, но, за то, со всею силою обличает преступность их действий и больше всего говорит вообще против недостойного поведения священников, оказавшихся, вместо учителей и блюстителей благочиния церковного, первыми нарушителями его. Частнее, в письме к клиру, он угрожает недостойным пресвитерам запрещением священнодействовать, если они будут поступать по прежнему, в письме к исповедникам, препоручает сим последним вразумлять своих пастырей, если пастыри не умеют им делать вразумления: «пусть же, говорит, от вас научатся, чему должны были сами учить», в письме к народу, увещавает простых людей заботиться о падших собратиях своих и усовещавать их к терпению и покорности, когда недостойные пастыри, вместо того, чтобы вразумлять, обольщают их. Кроме этих лиц, в отношении ко всем другим св. Киприан является не столько обличителем, сколько добрым советником: он выговаривает исповедникам за их неосмотрительность и неосторожность, но не угрожает, а просит, чтобы наперед внимательнее обсуживали состояние и поведение падших, которые обращаются к ним за рукописаниями мира, и точнее обозначали, кому именно и по какому разсуждению дают свои записки, о народе он говорит: «я знаю покорность и богобоязненность народа своего», и, всею душою сострадая его несчастию, обещает ему помощь и врачевство, только чтоб никто не требовал поспешности в таком деле, для которого нужна особенная осмотрительность. Дело это он думал решить не иначе, как соборным разсуждением, и потому убеждал всех вообще, клириков, исповедников и народ ожидать собора, который обещал созвать немедленно по окончании говения и возвращении своем в Карфаген.