Но рядом с религиозными настроениями были и нравственные и общественные. Если не чиста была религия, то не могла быть высокой и нравственность. Конечно, были люди высокоблагочестивые, вполне достойные своего звания, но большинство вело жизнь полуязыческую, предавалось страстям и всевозможным неприличным для христиан увеселениям. Для них театры или цирки были более привлекательны, чем церкви. А вместе с тем мало было и христианской любви к ближним. Как и вообще в больших промышленных городах, так и, особенно в древности, рядом с несметными богатствами ютилась самая жалкая бедность. Рядом с великолепными дворцами и палатами богачей, не знавших, как и чем тешить свои похоти, жили бедняки, которые не уверены были за завтрашний день и часто погибали от голода и болезней, – и эти противоположные крайности тем более бросались в глаза, что древность вообще мало знакома была с благотворительностью: беднякам и бедным предоставлялось самим заботиться о себе в своей злосчастной судьбе. Отсюда естественно проистекали разные общественные смуты, и если богачи старались удовлетворять свою алчность всевозможными притеснениями бедных, то, в свою очередь, последние при всяком удобном случае старались отомстить своим притеснителям, и Антиохия была неоднократно свидетельницей кровавых мятежей, в которых до необычайности разыгрывались все самые дикие страсти, находившие себе богатую пищу в разности населения по религии, племени и состоянию. Чтобы добре править столь обуреваемым кораблем церкви, поистине необходимы были доблестные и самоотверженные пастыри.
Таковым именно и был Иоанн. Сам родом из Антиохии, он знал свой родной город со всеми его хорошими и дурными сторонами, знал не только по внешности, но проникал и во все тайны его внутренней жизни. Лучше пастыря для Антиохии и не могло быть. Это вполне сознавал благочестивый епископ Флавиан и, ценя в своем ученике незаменимого помощника, предоставил ему самую широкую свободу деятельности и, главным образом, свободу проповедания.
В сане диакона Иоанн занимался лишь делами благотворительности, теперь он выступал в качестве церковного учителя и сразу обнаружил свои необычайные дарования. Уже первая произнесенная им проповедь именно по случаю посвящения его в сан пресвитера произвела на многочисленное собрание молящихся, прибывших на торжество посвящения своего любимого диакона, неизгладимое впечатление. Но эта проповедь скорее говорила о скромности и необычайном смирении проповедника, чем о его достоинствах. Зато чем дальше, тем более развертывался талант нового проповедника, и по разноверной и разноплеменной Антиохии, жадной ко всяким новостям и слухам, быстро разнеслась молва, что явился проповедник, которого стоит послушать. И храм, где он служил и проповедывал, всегда наполнялся слушателями, которые с изумлением и восторгом внимали вдохновенным речам Иоанна. Антиохийцы любили красноречие и поэтому высоко ценили таких риторов, как Ливаний. Но теперь они слышали оратора, который далеко превосходил и этого знаменитого ритора, и превосходил самою силою и убедительностью своих речей. Ливаний с своим напыщенным красноречием, искусственными словооборотами и звонкими фразами мог увлекать и услаждать слух, но не затрагивал сердца. Напротив, его ученик, не прибегая ни к какому искусственному словосплетению и не увлекаясь звоном фраз, поражал необычайною жизненностью своей речи: у него каждое слово дышало силою и жизнью, потому что бралось из известной всем действительности и пояснялось примерами, которые были одинаково понятны и высокообразованному патрицию, и самому последнему земледельцу.