Таким образом, ничтожная армянская деревня, о которой раньше едва ли кому было известно, теперь сделалась средоточием апостольства, лучи которого распространялись далеко – во все страны света, и все это потому, что в этой деревне заточено было великое духовное светило мира, светившее не заимствованным, а своим собственным духовным светом.
Когда таким грубым и жестоким образом низложенный и униженный всячески патриарх и в своем далеком заточении продолжал оставаться все тем же светилом миру, каким он был в Антиохии и Константинополе, и когда жалкая деревня Кукуз угрожала затмить самый Константинополь, все это стало до крайности беспокоить тех, кому возвышение Иоанна было равносильно их собственному посрамлению. Все уцелевшие от праведной кары Божией и оправившиеся от страхов враги его (а их еще было много) вновь пришли в движение и стали замышлять новые козни против низверженного ими святителя. Они думали, что он уже умер для них, а между тем он оказывался жив и начинал сосредоточивать на себе глаза всего христианского мира. «Смотрите, – переговаривались они между собой, – как этот мертвец становится опасным для живых и своих победителей». Им уже мерещился страшный призрак, как бы Иоанн вновь не возвратился на константинопольский престол, где он, по их мнению, должным образом расправился бы со своими врагами. И это казалось тем естественнее, что слабый преемник его Арсакий вскоре помер. Нужно было принять меры, чтобы поскорее похоронить его. И действительно, они приняли все меры к тому. Пущены были в ход все обычные в таких случаях интриги и подходы для того, чтобы разрушить столь опасное для них гнездо, каким сделалась деревня Кукуз. И вот они добились того, что приказано было удалить оттуда Иоанна и перевести его в новое место заточения – в Пифиунт. Это был самый отдаленный город империи, лежавший между Понтом и Колхидой, на берегу Черного моря, в стране дикой и пустынной, почти всецело предоставленной варварам. Приказ был дан внезапно (в июне 407 г.), с запрещением всякой отсрочки.
И вот воины грубо схватили великого святителя и, не дав ему хорошенько проститься с жителями сделавшейся дорогой его сердцу деревни Кукуз, повлекли его вновь в далекий, трудный и неизвестный путь. Святой Иоанн был уже до крайности ослаблен невзгодами и болезнями, ускорившими для него наступление старческой немощи, и потому это новое ужасное путешествие под конвоем грубых воинов, которым было приказано обращаться с ним жестоко и беспощадно, было уже ему не под силу. Духом он по-прежнему был бодр, непоколебим в своем уповании на Промысл Божий и с безграничной покорностью воле Божьей без всякого опасения готов был переселиться и в новое место его заточения, оставаясь все при том же убеждении, что "Господня есть земля и исполнение ея» (Пс.23:1), и никакие страдания не могли исторгнуть какого-либо ропота или жалобы из надорванной груди того, уста которого привыкли повторять: «Слава Богу за все». Но тело его было уже дряхло и немощно, и потому, когда жестокие воины, исполняя приказ своих бесчеловечных начальников, заставляли великого угодника Божьего то с обнаженной головой идти по каменистой дороге под палящими, жгучими лучами солнца, то дрогнуть под проливными дождями, страдалец не выдержал. Силы его стали быстро падать, и когда после трех месяцев беспрерывного пути воины прибыли со своим узником в Команы, в Понте, и, по своему обычаю, не останавливаясь в самом городе, сделали привал с ним за городом, близ церкви св. Василиска, то святитель Иоанн совсем ослабел и не мог уже двигаться.
Ночью ему было видение: явился сам св. Василиск (епископ, замученный при Максимине) и сказал ему: «Мужайся, мой брат Иоанн, завтра мы будем вместе!». С наступлением утра святитель, чувствуя полное изнеможение, просил воинов, чтобы они хоть на несколько часов отложили путешествие; но они грубо отказали ему в этом и с жестокостью поволокли его дальше и, лишь убедившись, что он находится при последнем издыхании, вернулись назад к церкви св. Василиска.
Тогда, сосредоточивши все свои силы, страдалец вошел в церковь и, испросив себе полное церковное одеяние, облачился в него, а дорожные одежды роздал присутствующим. Совершив божественную литургию, он затем причастился св. Тайн и потом некоторое время молился пламенно и громким голосом. Но вот голос его начал все более и более ослабевать. С удивлением и благоговением приступили к нему присутствующие и, поддерживая его клонившееся вниз тело, слышали, как уста его едва внятно лепетали: «Слава Богу за все». Осенив себя затем крестным знамением, великий угодник Божий простер свои ноги и сказав: «Аминь!» – предал дух свой Богу[30].