Тот, кто по снисхождению так смиренно говорил о Себе, тем боле не умолчал бы об этом. Я считаю не невероятным, что Он скорее умолчал бы о Своем величии, которое имел, нежели, не имея его, оставил бы без замечания, что Он не имеет этого величия. То было благовидное побуждение к умолчанию - желание научить людей смиренномудрию, и поэтому Он умалчивал о том, что великого принадлежит Ему. А здесь ты не можешь указать никакого справедливого предлога к умолчанию. Если бы Он был создан, для чего было бы Ему умалчивать о Своем происхождении, когда Он не упоминал о многом таком, что действительно принадлежало Ему? Тот, кто для научения смиренномудрию часто говорил о Себе уничиженно, и приписывал Себе то, что на самом деле не свойственно Ему, Тот, говорю, если бы был создан, гораздо боле не преминул бы сказать об этом. Или ты не видишь, как Он сам все с тою целью, чтобы никто не признавал Его нерожденным, и говорит и делает, даже говорить о Себе по-видимому несообразно со Своим достоинством и существом, и нисходит до смирения пророка? Изречение: “Как слышу, так и сужу”, также: “... Он дал Мне заповедь, что сказать и что говорить”. (Иоанн.5:30; 12:49) и тому подобные свойственны только пророкам.
Итак, если, желая отстранить такое предположение, Он не обинуясь говорил о Себе столь смиренные слова, то тем более Он говорил бы подобным образом, если бы был создан, чтобы кто-нибудь не признал Его несозданным, - напр.: „не думайте» что Я рожден от Отца; Я сотворен, а не рожден, и - не одного с Ним существа". Но Он делает все напротив. Он употребляет такие выражения, которые невольно, даже не желающих того, заставляют принять противное мнение. Так, Он говорит: - “… что Я в Отце и Отец во Мне“ (Иоан.14:10, 11); также: “ ... столько времени Я с вами, и ты не знаешь Меня, Филипп? Видевший Меня видел Отца; …” (ст. 9); или: - дабы все чтили Сына, как чтут Отца. ... (Иоан.5:23); “... как Отец воскрешает мертвых и оживляет, так и Сын оживляет, кого хочет”. (ст.21); “Отец Мой доныне делает, и Я делаю”. (ст.17); “Как Отец знает Меня, так и Я знаю Отца; ... Я и Отец – одно”. (Иоан.10:15, 30). Везде употребляя выражение: “как” и: “так и”, показывает, что Он едино с Отцем и что имеет нераздельное с Ним существо. А силу власти Своей Он обнаруживает как в этих же изречениях, так и во многих других, - так, напр., когда говорит: “умолкни, перестань; хочу, очистись; повелеваю тебе, дух немой и глухой, выйди из него” также: “... слышали, что сказано древним: не убивай, … А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду ...” (Map.4:39; Матф,8:3; Map.9:25; Матф.5:21). И все другое подобное, что Он законополагает и чудотворит, достаточно доказывает власть Его; а лучше сказать, и самая малейшая часть того может вразумить и убедить людей, не совсем бесчувственных.
5. Но таков дух тщеславия, что оно ослепляет разум увлекаемых им людей, даже в отношении к самым очевидным предметам, побуждает противоречить даже признанным истинам; а других, и очень хорошо разумеющих истину и уверенных в ней, заставляет лицемерно противостоять ей.
Так было и с иудеями. Не по неведению отвергали они Сына Божия, а для того, чтобы получить честь от народа. “Уверовали, - сказано, - в Него, но ради фарисеев не исповедывали, чтобы не быть отлученными от синагоги, ... ” (Иоан.12:42), и из угождения другим жертвовали собственным спасением. Да и невозможно, невозможно тому, кто так раболепствует временной славе, получить славу от Бога. Поэтому-то Христос и укорял иудеев, говоря: “Как вы можете веровать, когда друг от друга принимаете славу, а славы, которая от Единого Бога, не ищете?” (Иоан.5:44)? Это какое-то сильное упоение; объятый этою страстью, человек делается неисправим. Она, отторгая от небес душу своих пленников, пригвождает ее к земли, не позволяет ей воззреть к свету истинному, побуждает постоянно вращаться в тине, приставляя к ним владык, столь сильных, что они владеют ими, даже ничего не приказывая.
Тот, кто болеет этой болезнью, хотя бы никто не приказывал ему, добровольно делает все, чем только думает угодить своим владыкам. Для них он одевается и в одежды нарядные, и украшает лице, заботясь в этом случае не о себе, но об угождении другим, и выводит с собой на площадь провожатых, чтобы заслужить от других удивление, и все, что ни делает, предпринимает единственно для угождения другим.
Итак, есть ли болезнь душевная тягостнее этой? Человек нередко бросается в бездну, чтобы только другие удивлялись ему. Приведенные слова Христовы достаточно показывают всю мучительную силу этой страсти; но можно еще познать ее и из следующего. Если ты захочешь спросить кого-нибудь из граждан, делающих большие издержки, для чего они тратят столько золота, и что значат такие расходы, то ни о чем другом от них не услышишь, так только об угождении толпе. Если же ты опять спросишь их: что же такое толпа? - они ответят: это есть нечто шумное, многомятежное, большею частью глупое, без цели носящееся туда и сюда, подобно волнам моря, составляемое часто из разнообразных и противоположных мнений. Кто имеет у себя такого владыку, не будет ли тот жалок боле всякого другого?
Впрочем, когда мирские люди прилепляются к нему, это еще не так опасно, хотя действительно опасно. Но когда те, которые говорят, что отреклись от миpa, страдают тою же или еще тягчайшею болезнью, то это крайне опасно. У мирских только трата денег, а здесь опасность касается души. Когда правую веру меняют на славу и, чтобы прославиться самим, уничижают Бога, - скажи мне, не составляет ли это высшей степени бессмыслия и безумия?
Другие страсти, хотя заключают в себе большой вред, но по крайней мере, приносят и некоторое удовольствие, хотя и временное и короткое. Так корыстолюбец, винолюбец, женолюбец, имеют некоторое удовольствие, хотя и непродолжительное; но обладаемые страстью тщеславия всегда живут жизнью горькою, лишенной всякого удовольствия. Они не достигают того, что так любят, разумею - славы народной; а хотя, по-видимому, и пользуются ею, на самом же дел не наслаждаются, потому что это вовсе и не слава. Потому «и самая страсть эта называется не славою, а тщеславием. И справедливо все древние называли это тщеславием. Она тщетна и не имеет в себе ничего блистательного и славного. Как личины [статуй] кажутся (снаружи) светлыми и приятными, а внутри пусты, поэтому, хотя и представляются благообразнее телесных (естественных) лиц, однакож никогда еще и ни в ком ни возбуждали любви к себе, точно так, или еще более, слава у толпы прикрывает собою эту неудобоизлечимую и мучительную страсть. Она имеет только снаружи вид светлый, а внутри не только пуста, но и полна бесчестия и жестокого мучения.
Откуда же, скажешь, рождается эта безумная и не приносящая никакого удовольствия страсть? Ни откуда более, как только от души низкой и ничтожной. Человек, увлекаемый славою, неспособен мыслить что-либо великое и благородное; он необходимо становится постыдным, низким, бесчестным, ничтожным. Кто ничего не делает для добродетели, а только одно имеет в виду - чтобы понравиться людям, не стоящим никакого внимания, во всяком случае, следует погрешительному, блуждающему их мнению, тот может ли стоить чего-нибудь? Заметь же: если бы кто спросил его: как ты сам думаешь о толпе? - без сомнения, он сказал бы, что считает толпу невежественной и бездельной. Что же? Захотел ли бы ты сделаться подобным этой толпе? Если бы и об этом опять кто-нибудь спросил его, то я не думаю, чтобы он пожелал сделаться таким же. Итак, не крайне ли смешно искать славы у тех, кому сам никогда не захотел бы сделаться подобным?
6. Если же ты скажешь, что в толпе много людей, и что они составляют одно, то поэтому-то особенно и надобно ее презирать. Если каждый из толпы сам по себе достоин презрения, то, когда таких много, они заслуживают еще большего презрения. Глупость каждого из них, когда они собраны вместе, становится еще большею, увеличиваясь от многочисленности. Поэтому каждого из них порознь конечно можно бы исправить, если бы кто взял на себя это дело, но не легко было бы исправить всех их вместе, - оттого, что безумие их в таком случае увеличивается; они водятся обычаями животных, во всяком случае, следуя один за другим во мнениях. Итак, скажите мне: в такой ли толпе будете вы искать славы? Нет, прошу и молю. Эта страсть все извратила; она породила любостяжание, зависть, клеветы, наветы. Она вооружает и ожесточает людей, не потерпевших никакой обиды, против тех, которые никакой обиды не сделали.
Подверженный этой болезни не знает дружбы, не помнить приязни, нисколько не хочет никого уважить; напротив, все доброе извергши из души, непостоянный, неспособный к любви, против всех вооружается. Сила гнева, хотя и она мучительна и несносна, не постоянно однакож возмущаешь дух, а только в то время, когда его раздражают другие. Напротив, страсть тщеславия - всегда, и нить, так сказать, времени, в которое она могла бы оставить, потому что разум не препятствует ей и не укрощает её; она всегда остается, и не только побуждает ко грехам, но, если бы мы успели сделать что-нибудь и доброе, она похищает добро из рук. А бывает так, что она не допускает и начать доброго дела. И если Павел лихоимание называет идолослужением (Еф.5:5), то как, по справедливости, назвать матерь его (лихоимания), корень и источник, то есть тщеславие? Нельзя найти и названия, достойного этого зла!
Итак, воспрянем, возлюбленные, отложим эту порочную одежду, разорвем, рассечем ее, сделаемся когда-нибудь свободны истинною свободою, и усвоим себе чувства достоинства, данного нам от Бога. Пренебрежем славой у толпы. Нет ничего столь смешного и унизительного, как эта страсть; ничто столько не преисполнено стыда и бесславия. Всякий может видеть, что желание славы во многих отношениях есть бесславие, и что истинная слава состоит в том, чтобы презирать славу, считать ее за ничто, а все делать и говорить только в угождение Богу. Таким образом сможем мы и награду получить от Того, Кто видит все наши дела в точности, если только будем довольствоваться этим одним зрителем их. Да и какая нужда нам в других глазах, когда видит наши дела именно Тот, Кто будет и судить их?