4. С другой стороны, если там, где не было ни молитвы, ни достойных людей, жребий имел столь великую силу, потому что был следствием справедливого, по отношению к Ионе, решения, то гораздо более здесь, где нужно было восполнить лик, восстановить чин (апостольский). И другой (Иосиф) не опечалился (тем, что не был избран): иначе апостолы сказали бы об этом, так как они не скрывали своих недостатков. Ведь и о самых даже первоверховных апостолах они не преминули заметить, что иногда они были недовольны; и это не однажды, но и дважды, и даже чаще. Будем же я мы подражать им. Слово мое относится не ко всем еще, а к тем лишь, кто домогается власти. Если ты веришь, что выбор делается Богом, то не негодуй: иначе ты Им бываешь недоволен, против Него раздражаешься, потому что Он избрал. Если же, несмотря на Его избрание, ты дерзаешь огорчаться, то ты поступаешь так же, как Каин. Ему надлежало бы одобрить (приговор Божий), а он из-за того, что жертве брата сделано предпочтение, опечалился; вознегодовал, когда бы следовало умилиться. Но, впрочем, не об этом речь, а о том, что Бог знает, как лучше устроить дела. Часто бывает, что по характеру, например, ты скромнее, но не соответствуешь цели. Опять, – жизнь твоя безукоризненна и характер у тебя благородный, но не это только нужно в Церкви. А притом, и пригоден бывает один к одному, а другой к другому. Разве не видишь, как много об этом сказано в Священном Писании?
Но я скажу, отчего это дело сделалось предметом домогательств: причина – в том, что мы домогаемся его, не как обязанности управлять другими и заботиться о братиях, а как чести и покойной жизни. А если бы ты знал, что епископ должен принадлежать всем и носить тяготы всех, что остальным, когда они гневаются, прощают, а ему – никогда, что прочих, если они согрешат, охотно извиняют, а его – нет, – ты не добивался бы этого начальства, не стремился бы к нему. Епископ подлежит приговору всякого, суду всех – и мудрых, и неразумных; каждый день, каждую ночь он изнуряется в заботах; у него много недоброжелателей, много завистников. Не говори мне о тех, которые во всем угождают, которые хотят спать, которые идут на это дело, как на покой, – не о них речь, но о тех, которые бдят о душах ваших, которые спасение подчиненных предпочитают своему собственному. Скажи мне: если тот кто имеет десятерых детей, которые подвластны ему и всегда живут вместе с ним, принужден бывает непрестанно о них заботиться, – то каким следует быть тому, у кого так много лиц, не подчиненных ему, не живущих вместе с ним, но свободно располагающих собою? За то, скажешь, он пользуется честью. Какою честью? Самые последние нищие поносят его на площади. Так зачем же он не заставляешь их замолчать? Хорошо; но ведь это уж не дело епископа. И опять, не подавай он всякому, – и тем, кто (проводит время) в праздности, и тем, кто трудится, – тысячи упреков со всех сторон; никто не боится обвинить и оклеветать его. Осуждать (мирских) начальников боятся; а этих (епископов) – нет, потому что страх Божий у таких людей не имеет никакой силы. А что сказать касательно заботы о слове и об учении? О трудности при рукоположениях? Или, быть может, я уж крайне немощен, жалок и ничтожен, или дело обстоит действительно так, как я говорю. Душа священника ничем не отличается от корабля, обуреваемого волнами; со всех сторон она уязвляется от друзей, от врагов, от своих, от чужих. Не вселенною ли управляет царь, между тем как епископ – одним только городом? Но заботы последнего настолько же больше, насколько воздымающееся и беснующееся море различается от речной воды, приводимой в движение лишь ветром. Отчего бы это так? Оттого, что там много помощников, и все делается по закону и по указу; а здесь нет ничего такого, и нельзя приказать по своему усмотрению. Но, если будешь действовать сильно, прослывешь жестоким; а если не сильно, – холодным. Надобно совмещать и то, и другое, так, чтобы и не быть в пренебрежении, и не заслужить ненависти. С другой стороны, и самые дела здесь особенно трудны. Как многих (епископ) вынужден бывает огорчать, волею или неволею! Как со многими вынужден бывает поступать сурово, хотел бы того, или не хотел! Говорю не иначе, а именно так, как думаю и чувствую. Не думаю, чтоб в среде священников было много спасающихся; напротив – гораздо больше погибающих, и именно потому, что это дело требует великой души. У епископа много нужд, которые заставляют его выходить из своего дома; ему нужны тысячи глаз со всех сторон. Не видишь ли, как много нужно иметь ему? Он должен быть учительным, терпеливым, твердо держаться "
истинного слова, согласного с учением, чтобы он был силен и наставлять в здравом учении" (Тим.3:2; Тит. 1:9 и др.). А как это трудно! И тогда, когда прочие грешат, – вина падает на него. Не говоря ни о чем другом, скажу только, что, если только и один кто отойдет (из этой жизни) без посвящения в таинства, – не ниспровергнешь ли это всего его спасения? Ведь погибель и одной души составляет такую потерю, которой не может выразить никакое слово. Если спасение ее имеет такую цену, что и Сын Божий сделался для этого человеком и столько претерпел, то подумай, какое наказание повлечет за собою ее погибель! Если тот, чрез кого гибнет другой, достоин в настоящей жизни смерти, то гораздо боль- ше – там. Не говори мне: согрешил пресвитер или диакон, – вина всех их падает на главу рукоположивших. Укажу еще на нечто другое: случится кому-нибудь из людей нехороших быть принятым в клир, – является недоумение: какое надобно принять решение касательно его прежних грехов? Здесь две пропасти: следует и его не оставить без наказания, и остальным не подать соблазна. Так надобно ли его извергнуть? Но в настоящее время нет повода. Или оставить его без наказания? Да, скажешь, потому что виноват рукоположивший. Так что же? Не нужно, по крайней мере, рукополагать его и возводить в другую степень? Но тогда для всех будет ясно, что он – какой-то дурной человек, и, следовательно, отсюда опять произойдет соблазн. Или возвести его на высшую степень? Но это гораздо хуже.