4. А матерь издревле и в предках посвящена Богу, не только сама обладает благочестием, как неотъемлемым наследием, но передает оное и детям. Действительно, от святого начатка и примешение свято (Рим. 11:16). И она до того возрастила и приумножила сие наследие, что некоторые (скажу и сие смелое слово) уверены и уверяют, будто бы совершенства, видимые в муже, были единственно ее делом и (что чудно) в награду за благочестие жены дано мужу большее и совершеннейшее благочестие.
Всего же удивительнее то, что оба они и чадолюбивы, и христолюбивы; вернее же сказать, больше христолюбцы, нежели чадолюбцы. Для них и в детях одно было утешение, чтобы прославлялись и именовались по Христе; под благочадием разумели они добродетель и приближение детей к совершенству. Они милосердны, сострадательны, многое спасают от тли, от разбойников и от миродержителя; сами из временного жилища переселяются в постоянное и детям собирают драгоценнейшее наследие – будущую славу. Так достигли они маститой старости, равно уважаемые и за добродетель, и за возраст, исполненные дней как преходящих, так и пребывающих. В том только не имеют они первенства между земнородными, в чем каждый из них препятствует другому стоять первым. Для них во всем исполнилась мера благополучия; разве иной исключит последнее событие, которое не знаю как назвать – испытанием ли или Божиим смотрением. Но я назвал бы смотрением, потому что, предпослав одного из детей, который по возрасту мог скорее поколебаться, тем свободнее могут они сами отрешаться от жизни и со всем домом возноситься к горнему.
5. Все сие говорено мною не с намерением восхвалить родителей; ибо знаю, что едва ли бы кто успел в этом, хотя бы на похвалы им посвятил и целое слово. Я хотел только из свойства родителей показать, какова должна быть добродетель Кесариева. Не удивляйтесь же и не почитайте невероятным, что при таких родителях явил он себя достойным таких похвал. Напротив того, удивительно было бы, если бы, презрев домашние и близкие примеры, подражал он другим. И действительно, начало было таково, какое и приличествовало человеку, который имел благородное происхождение и обещал впоследствии жизнь превосходную. А середину сокращу: красота, величественность роста, во всем приятность и, как бы в звуках, стройность – такие были преимущества в Кесарии, которым удивляться не наше дело, хотя для других и кажутся они немаловажными. Перейду же к последующему, о чем трудно и умолчать, хотя бы захотел.
6. В таких правилах воспитанные и наставленные, по достаточном упражнении здесь [103] в науках, в которых по быстроте и высокости дарований (трудно и сказать, сколько) превзошел он многих (могу ли без слез вспомнить о сем и от горести против обещания не изобличить себя в нелюбомудрии?), когда наступило время оставить нам родительский дом, – мы в первый еще раз разлучились друг с другом. Я, по любви к красноречию, остался в процветавших тогда палестинских училищах, а он отправился в Александрию, в этот город, который и тогда, и доныне был и почитался источным местом всякого образования.
Какое же из совершенств его наименую первым или важнейшим? О чем умолчу без величайшего ущерба слову? Кто доверчивее его был к наставникам? Кто дружелюбнее со сверстниками? Кто больше его убегал сообществ и бесед с неблагонравными? Кто вступил в теснейшее общение с людьми отличнейшими, как с чужеземцами, так и из соотечественников наиболее одобряемыми и известными? Он знал, что короткое обращение с людьми немало способствует к навыку и в добродетели, и в пороке. А за такие качества кто более его отличаем был начальством, уважаем в целом городе? И хотя, по обширности города, все оставались в безвестности, однако же кто был известнее его целомудрием, славнее умом? 7. Какого рода наук не проходил он? Или, лучше сказать, в какой науке не успел более, нежели как успевал другой, занимаясь ею одной? Кто не только из сверстников по учению и летам, но из старших возрастом и начавших учиться прежде него мог с ним, хотя несколько, сравниться? Он изучал все науки как одну и одну как все. Быстрых по дарованиям побеждал трудолюбием и неутомимых в занятиях – остротой ума; вернее же сказать, скорых превосходил скоростью, трудолюбивых – прилежанием, а преимуществовавших в том и другом – и тем и другим. Из геометрии, из астрономии и из науки, для других опасной,[104] избирал он полезное, сколько нужно, чтобы, познав стройное течение и порядок небесных тел, благоговеть перед Творцом; а что в сей науке есть вредное, того убегал, и течению звезд не подчинял ни существ, ни явлений, как делают иные, сослужебную себе тварь поставляющие наряду с Творцом; напротив того, самое движение звезд, как и все прочее, приписывал он, сколько должно, Богу. Что же касается до науки чисел и их отношений, также до чудного врачебного знания, которое углубляется в свойство естеств и темпераментов и в начала болезней, чтобы, исторгая корни, отсекать и ветви, то найдется ли человек столько невежественный, что дал бы Кесарию второе место, а не предпочел лучше стать первым после него и иметь совершенство между вторыми? И все сие не осталось незасвидетельствованным; напротив того, Восток, Запад и все страны, где только впоследствии бывал Кесарий, служат знаменитыми памятниками его учености.