8. Когда же в единую душу свою, как в большой корабль, нагруженный всякими товарами, собрав все добродетели и сведения, отправился он в отечественный свой город, чтобы и других наделить сокровищами своей учености, тогда случилось нечто удивительное. И как воспоминание о сем меня особенно восхищает, а может быть, и вам доставит удовольствие, то не излишним будет пересказать о том кратко. Матерь в материнских и чадолюбивых молитвах своих просила Бога, чтобы ей обоих нас, как отпустила вместе, так и возвратившимися увидеть вкупе. Ибо мы, когда бывали вместе, казались какой-то двоицей, если не для других, то для матери, достойной благожеланий и лицезрения, хотя теперь и разлучены по злобной зависти.[105] А тогда Бог, Который внемлет праведной молитве и награждает любовь родителей к благонравным детям, подвиг нас, без всякого с нашей стороны соумышления и соглашения, одного из Александрии, а другого из Греции, одного сушей, а другого морем, прибыть в одно время и в один город. Это была Византия, город первопрестольный ныне в Европе, в котором Кесарий по прошествии немного времени приобрел такую славу, что ему предложены были отличия в обществе, знатное супружество и место в Сенате. Даже по общему приговору отправлено к великому царю [106] посольство с прошением – первый из городов, если царь желает сделать его действительно первым и достойным сего наименования, почтить и украсить первым из ученых мужей, а чрез сие заставить, кроме прочего, говорить о Византии, что она, при иных преимуществах, изобилуя многими мужами, отличными в знании философии и других наук, имеет еще у себя врачом и гражданином Кесария. Но о сем довольно. А что с нами тогда встретилось, хотя казалось иным одной случайностью, не имевшей ни основания, ни причины, как и многое в нашей жизни приписывается случаю, однако же для боголюбивых ясно в себе показывало не дело случая, но исполнение молитвы благочестивых родителей, по которой собираются к ним дети и с суши, и с моря.
9. Не умолчу и о том прекрасном качестве Кесария, которое иным представляется, может быть, маловажным и нестоящим упоминания, но мне и тогда казалось, и теперь кажется весьма важным, если только похвально братолюбие. И когда ни буду говорить о делах Кесариевых, не перестану причислять сего к первым совершенствам. В Византии, как сказал я, удерживали его почестями и ни под каким предлогом не соглашались отпустить. Однако же превозмог я, во всем уважаемый и высоко ценимый Кесарием; я убедил его исполнить моление родителей, свой долг к отечеству, а также и мое желание; убедил продолжить путь, и притом вместе со мной, предпочесть меня не только городам и народам, почестям и выгодам, которые отовсюду обильно или уже лились к нему, или льстили надеждой, но едва и не самому государю и его приказаниям. Что до меня, то с сего времени, отбросив всякое честолюбие, как тяжкое иго властелина или мучительную болезнь, решился я посвятить себя любомудрию и стремиться к горней жизни, или, лучше сказать, такое желание началось во мне ранее сего, но образ жизни принят после. Кесарий же первые плоды учености посвятил своей родине и, своими трудами заслужив должное уважение, потом увлечен был желанием славы и, как меня уверял, желанием сделаться полезным для города. Он отправился к царскому двору, что мне не совсем нравилось и не по моему было расположению; ибо (извинюсь перед вами) для меня лучше и выше быть последним у Бога, нежели занимать первое место у земного царя. Однако же поступок Кесариев не заслуживал и укоризны; ибо жизнь любомудренная как всего выше, так и всего труднее; она и возможна не для многих, а только для тех, которые призваны к сему высоким Божиим Умом, благопоспешествующим в благом предприятии. Но не маловажно и то, ежели кто, избрав второй род жизни, сохраняет непорочность и более помышляет о Боге и о своем спасении, нежели о своей славе; кто, действуя на позорище [107] сего мира, хотя принимает почести, как сень или личину разнообразного и временного, однако же сам живет для Бога и блюдет в себе образ, о котором знает, что получил его от Бога, и за который обязан дать отчет Даровавшему. А я знаю, что таков точно был образ мыслей Кесария. 10. Ему дается первое место между врачами; для чего не потребовалось и больших усилий, а стоило только показать ему свои сведения или даже одну предварительную часть своих сведений. Вскоре включен он в число приближенных к государю и получает самые высокие почести. Между тем предлагает высшим чиновникам пособия своего искусства безмездно, зная, что к возвышению всего вернее ведет добродетель и известность, приобретенная честными средствами. А через сие далеко превзошел он славой тех, ниже которых был чином. Все любили его за целомудрие и поверяли ему свое драгоценнейшее,[108] не требуя с него Иппократовой клятвы; даже простодушие Кратесово в сравнении с Кесариевым было ничто. Всеми он уважаем был более и того, чего стоил; и хотя ежедневно удостоивался важных отличий, однако же и сами государи, и все первые после них люди в государстве, почитали его достойным впредь еще больших почестей. Всего же важнее то, что ни слава, ни окружающая роскошь не могли повредить благородства души его. Напротив того, при многих и важных отличиях, одно только достоинство почитал он первым – и быть, и именоваться христианином; а все прочее в сравнении с сим казалось ему игрушкой и суетой. Другим предоставлял он забавляться тем, как бы на театре, который наскоро строят и потом разбирают или скорее ломают, нежели установляют, что и действительно видим в многочисленных переворотах жизни и в переменчивости счастья, так что подлинное и несомненно постоянное благо одно, именно благочестие. 11. Таковы были плоды Кесариева любомудрия и под хламидой![109] В таких мыслях он жил и умер, явив и доказав, по внутреннему человеку, пред Богом еще большее благочестие, нежели какое было видимо людьми.
105
Т. е. диавола, который, своей прелестью склонив прародителей к преслушанию, подверг всех нас осуждению и смерти.