Но, спасшись от землетрясения, Кесарий не спасся от болезни, потому что был человек: и первое принадлежало ему собственно, а последнее было ему общим со всеми; первым одолжен он благочестию, а в последнем действовала природа. Так утешение предшествовало горести, чтобы мы, пораженные его смертью, могли похвалиться чудным его спасением в то время. И теперь сохранен для нас великий Кесарий; перед нами драгоценный прах, восхваляемый мертвец, переходящий от песнопений к песнопениям, сопровождаемый к алтарям мученическим, чествуемый и святыми руками родителей, и белой одеждой матери, заменяющей в себе горесть благочестием и слезами, которые препобеждаются любомудрием, и псалмопениями, которыми укрощается плач; перед нами приемлющий почести, достойные души новосозданной, которую Дух преобразовал водой.
16. Таково тебе, Кесарий, погребальное от меня приношение! Прими начатки моих речей; ты часто жаловался, что скрываю дар слова; и вот, на тебе надлежало ему открыться! Вот от меня тебе украшение, и очень знаю, что оно для тебя приятнее всякого другого украшения! Не принес я тебе шелковых волнующихся и мягких тканей, которыми ты не увеселялся и прежде, потому что украшал себя одной добродетелью. Не принес и тканей из чистого льна, не возлил многоценных благовоний, с которыми ты и при жизни отсылал в женские чертоги и которые благоухают не долее одного дня; не принес чего-либо другого, столь же ничтожного и уважаемого людьми ничтожными, так как все сие, вместе с прекрасным телом твоим, покрыл бы ныне этот холодный камень. Прочь от меня с теми языческими игрищами и представлениями, которые совершались в честь несчастных юношей и при которых за маловажные подвиги предлагались маловажные награды! Прочь с теми обрядами, в которых насыпями, приношением начатков, венцами и свежими цветами упокоивали усопших человеков, покоряясь более отечественному закону и неразумию горести, нежели разуму! Мой дар – слово; оно, переходя далее и далее, достигнет, может быть, и будущих времен и не попустит, чтобы преселившийся отселе совершенно нас оставил, но сохранит его навсегда для слуха и сердца, явственнее картины представляя изображение возлюбленного. 17. Таково мое приношение! Если оно маловажно и не соответствует твоим достоинствам, то, по крайней мере, благоугодно Богу, как соразмерное силам. Притом мы воздали часть, а другую, кто останется из нас в живых, воздаст при годичном чествовании и поминовении.
А ты, божественная и священная глава, вниди в небеса, упокойся в недрах Авраамовых (что ни знаменовали бы оные), узри лик Ангелов, славу и великолепие блаженных или, лучше, составь с ними один лик и возвеселись, посмеваясь с высоты всему здешнему, так называемому богатству, ничтожным достоинствам, обманчивым почестям, заблуждению чувств, превратностям сей жизни, беспорядку и недоразумениям как бы среди ночного сражения! И да предстоишь великому Царю, исполняясь горнего света, от которого и мы, прияв малую струю, сколько может изобразиться в зерцале и гаданиях, да взойдем наконец к Источнику блага, чистым умом созерцать чистую истину и за здешнее ревнование о добре обрести ту награду, чтобы насладиться совершеннейшим обладанием и созерцанием добра в будущем! Ибо сие составляет цель нашего тайноводства, как прорицают и Писание, и богословы.
18. Что остается еще? Предложить врачевство слова скорбящим. Для плачущих действительнейшее пособие то, которое подано сетующим с ними. Кто сам чувствует равную горесть, тому удобнее утешать страждущих. Притом слово мое обращается наипаче к тем, за которых было бы мне стыдно, если бы они не превосходили так же всех в терпении, как превосходят во всякой другой добродетели. Ибо они хотя паче всех чадолюбивы, однако же паче всех и любомудры, и христолюбивы. Как сами всего более помышляют о преселении отсюда, так и детей научили тому же, или, лучше сказать, целая жизнь определена у них на помышление о смерти. Если же горесть омрачает мысли и, подобно гноетеченью из глаз, не позволяет чисто рассмотреть что должно, то да приимут утешение старцы от юного, родители от сына, подававшие многим советы и приобретшие долговременную опытность – от того, кто сам имеет нужду в их советах. Не удивляйтесь же, если, будучи юным, даю уроки старцам; и то ваше, если умею видеть иное лучше седовласых.
Сколько еще времени проживем мы, почтенные и приближающиеся к Богу старцы? Долго ли еще продлятся здешние злострадания? 19. Непродолжительна и целая человеческая жизнь, если сравнить ее с Божественным и нескончаемым естеством. Еще более краток остаток жизни и, так сказать, прекращение человеческого дыхания, окончание временной жизни. Чем предварил нас Кесарий? Долго ли нам оплакивать его, как отшедшего от нас? Не поспешаем ли и сами к той же обители? Не покроет ли и нас вскоре тот же камень? Не сделаемся ли по малом времени таким же прахом? В сии же краткие дни не столько приобретем доброго, сколько увидим, испытаем, а может быть, сами сделаем худого и потом принесем общую и непременную дань закону природы. Одних сопроводим, другим будем предшествовать; одних оплачем, для других послужим предметом плача и от иных восприимем слезный дар, который сами приносили умершим. Такова временная жизнь наша, братия! Таково забавное наше появление на земле – возникнуть из ничего и, возникнув, разрушиться! Мы то же, что беглый сон, неуловимый призрак, полет птицы, корабль на море, следа не имеющий, прах, дуновение, весенняя роса, цвет, временем рождающийся и временем облетающий. Человек, яко трава дние его, яко цвет сельный, тако отцветет (Пс. 102:15) – прекрасно рассуждал о нашей немощи божественный Давид. Он то же говорит в следующих словах: умаление дней моих возвести ми (Пс. 101:24); и меру дней человеческих определяет пядями (Пс. 38:6). Что же сказать вопреки Иеремии, который и к матери обращается с упреком, сетуя на то, что родился, и притом по причине чужих грехопадений (Иер. 15:10)? Видех всяческая, говорит Екклесиаст; обозрел я мыслью все человеческое: богатство, роскошь, могущество, непостоянную славу, мудрость, чаще убегающую, нежели приобретаемую; неоднократно возвращаясь к одному и тому же, рассмотрел опять роскошь и опять мудрость, потом сластолюбие, сады, многочисленность рабов, множество имения, виночерпцев и виночерпиц, певцов и певиц, оружие, оруженосцев, коленопреклонения народов, собираемые дани, царское величие и все излишества и необходимости жизни – все, чем превзошел я всех до меня бывших царей, – и что же во всем этом? Все суета суетствий, всяческая суета и произволение духа (Еккл. 1:2, 14), то есть какое-то неразумное стремление души и развлечение человека, осужденного на сие, может быть, за древнее падение. Но конец слова, говорит он, все слушай, Бога бойся (Еккл. 12:13); здесь предел твоему недоумению. И вот, единственная польза от здешней жизни – самым смятением видимого и обуреваемого руководиться к постоянному и незыблемому. 20. Итак, будем оплакивать не Кесария, о котором знаем, от каких зол он освободился, но себя самих; ибо знаем, для каких бедствий оставлены мы и какие еще соберем для себя, если не предадимся искренно Богу, если, обходя преходящее, не поспешим к горней жизни, если, живя на земле, не оставим землю и не будем искренно последовать Духу, возводящему в горнее. Сие прискорбно для малодушных, но легко для мужественных духом.