Триродов возражал. Маркиз не слушал, – задумался о чем-то. Тогда Триродов заговорил о своем. Сказал:
– Чиновники здешние меня преследуют.
– Чиновники? Я их презираю, – сказал маркиз Телятников.
Триродов рассказал маркизу Телятникову о том, как администрация решила закрыть его школу и приют. Маркиз выслушал и спросил:
– А детей куда?
Триродов пожал плечами и сказал:
– Не знаю.
Маркиз лаконически промолвил:
– Спрошу.
Триродов спросил:
– Может быть, ваша светлость, найдете возможным сказать, чтобы мне разрешили опять открыть эту школу?
Маркиз Телятников, не задумываясь, сказал так же коротко:
– Скажу.
И вставил кстати свое любимое выражение:
– В России все можно. Надо только все доделывать до конца. Я и от своих подчиненных так требую. Не доделает – покараю, переделает – сильно защищу.
Потом маркиз заговорил о жизненном эликсире. Он говорил:
– Умирать не хочется. Я бы еще пожил. Старость – лучшее время жизни. Живи себе да живи.
Триродов обещал изготовить снадобье для продления жизни. Но сказал:
– Должен предупредить, что я не могу поручиться за последствия.
Маркиз полюбопытствовал:
– А какие могут быть последствия?
Триродов не успел найти достаточно приятной формы для ответа, как уже маркиз догадался. Он лукаво подмигнул Триродову и сказал:
– Прожив с мое, можно и рискнуть. Двух смертей, говорят, не бывает, а одной не миновать.
В тот же день маркиз Телятников вызвал к себе директора народных училищ Дулебова. Спросил его:
– За что вы закрыли школу Триродова?
Дулебов начал было рассказывать. Маркиз не дослушал. Закричал:
– Голышом ходят? И отлично – фанаберий меньше. Теперь всякая мразь на себя нацепит столько, сколько сам со всеми потрохами не стоит.
После недолгого разговора Дулебов вышел от маркиза Телятникова взволнованный и сердитый. Пришлось ему исполнить требование маркиза и написать попечителю учебного округа. Но уже на другое утро пришла от попечителя телеграмма: по желанию маркиза попечитель разрешал вновь открыть школу Триродова.
Милостивое расположение маркиза Телятникова к Триродову вызвало много толков в городе, и весьма подняло престиж Триродова.
В честь маркиза Телятникова Триродов устроил у себя большой бал-маскарад. Он разослал приглашения всем в городе, кто считался принадлежащим к обществу. Срок назначен был для Скородожа довольно поздний – одиннадцать часов вечера.
Стемнело. Взошла луна. Стали сходиться и съезжаться. Все приглашенные пришли, – всем любопытно было увидеть, что таится за высокими стенами триродовской усадьбы.
Приглашенные не знали, что крепки запоры этой усадьбы и что они увидят только то, что хозяин захочет им показать. Да и хозяин не знал, что пускать их все же не следовало. Пусти в дом чужих – и разрушат дом, камня на камне не оставят. Сперва придут – посмотрят, потом придут – разрушат.
Прежде всех приехали из дома Рамеевых – отец, Елисавета и Елена, Петр и Миша Матовы и мисс Гаррисон. Все они были в одинаковых красных домино и в черных полумасках.
Потом стали собираться костюмированные гости из города. Лица у всех были закрыты масками. Все молча под звуки музыки ходили по комнатам, и почему-то всем было жутко.
После других, около полуночи, появились новые гости, еще более молчаливые, холодные и покойные. Но совсем не печальные. Только очень углубленные сами в себя были они. Это были мертвые. Живые не узнавали их. Жизнь живых в этом городе мало чем отличалась от горения трупов.
Выходцы из кладбища входили в потайную дверь. Они смешивались с другими гостями. Жители Скородожа осматривали каждого из них, принимая их за своих и стараясь угадать, кто это.
Одна Елисавета сразу поняла, кто эти гости. Почуяла запах ладана и тления.
Елисавета подошла к Триродову. Он понял, что ей страшно. Она спросила:
– Кто они, эти?
Триродов спокойно сказал:
– Ты знаешь сама.
Елисавета спросила с укором:
– Зачем ты их позвал?
Триродов сказал:
– Чем эти хуже тех, пришедших из города?
– Но зачем, зачем?
– Я созвал живых, – сказал Триродов, – и они мертвы; и мертвых позвал я, – и они живы не менее живых. И сильнее живых. В наши дни только мертвые владычествуют. Кто хочет узнать живых, должен призвать мертвых.
Елена ничего странного не замечала. После первых минут неловкости ей стало весело. Она танцевала охотно со всеми, кто ее приглашал, с живыми и с мертвыми кавалерами. И те, и другие были одинаково неостроумны.