Тот факт, что человек не может выйти из себя, делает его мысли и поступки продолжением его самого. Хорошо это или нет, но так мы осмысляем предметы и понимаем идеи. В отсутствие материальной, чувственной основы, мы создаем для себя некоторый образ — как бы это подействовало на нас — и таким способом создаем для себя мир. Сознание человека не имеет другого доступа к пониманию явлений, кроме своих ограниченных возможностей. Как сказал Ибн Эзра, человеческая душа понимает все сообразно со своими возможностями, поднимая то, что ниже ее, и опуская то, что выше. Антропоморфизм действует в обе стороны и приписывает и низшим, и высшим существам множество человеческих качеств. Так во многих сказках животные и птицы чувствуют и разговаривают, как люди; та же ошибка происходит, когда пытаются описать действия ангелов или тем более Б-га в понятном человеку виде. И когда человек упоминает любовь, он склонен полагать, что это понятие означает одно и то же для животного, человека и ангела.
Конечно, говорят, что любовь всегда субъективна; не может быть никакой другой любви, кроме той, которую человек испытывает. В качестве ответа можно сказать, что Хесед теоретически — Б-жественное качество, качество любви и благоволения, которое способно принимать множество форм. Любовь творения неизбежно очень ограниченна. Но хотя у каждого создания своя любовь, это одна и та же парадигма, одна и та же модель.
Привязаны ли мы к своим моделям? Можем ли мы создать другие парадигмы опыта? Бааль ѓа-Тания считает, что нет. Давайте рассмотрим другую сфиру — Кетер (Венец), первую из сфирот. В этом первичном понимании нет никакого смысла для человеческого разума; оно слишком высоко, слишком абстрактно. Поэтому приходится переводить Кетер как Волю, и это уже что-то, поддающееся осмыслению. А теперь, хотя мы вполне осознаем, что этот перевод, этот формирующийся в нашем сознании образ некорректен, мы уже не можем освободится от него. Наш словарь, спектр наших мыслей слишком ограничен. Более того, наше сознание склонно возвращаться к привычным схемам. Можно часто видеть, как ученые, пытающиеся объяснить неизвестные ранее феномены, прибегают к близким им из личного опыта образам. Мы ограничены тем, что даже наши мысли достаточно значительного масштаба можем выразить только мы сами. Все что мы можем сделать, это признать, что выражение не вполне истинно, что оно самым печальным образом неадекватно тому, что человек пытается описать.
Всякий, кто нуждается по роду своей деятельности в моделях или метафорах, знаком с трудностями, возникающими при попытке вырваться из рамок модели и вернуться к подлиннику. Простой частный случай имеет такую власть над сознанием, которой не всегда может обладать сложная реальность. Всякий склонен держаться за частную модель мира, и это служит препятствием на пути к истине. Конечно, без этих упрощенных моделей было бы совершенно невозможно решить многие вопросы. Во всех областях человеческого познания мы стоим перед дилеммой: модель служит необходимым подспорьем для познания и является препятствием для него. Эту дилемму можно уподобить ранее обсуждавшимся вопросам формы и содержания, внешнего и внутреннего, света и содержащего его сосуда. Свет не может существовать без сосуда, он не может проявить себя без того, чтобы что-то его не отражало, но когда он проявляется — человек видит объект, сосуд, а не самый свет. Свет и сосуд слились в одно.