Позже София боялась открыться, так как Доминик и Антони напомнили бы ей о том, что предупреждали ее о последствиях такого неразумного шага. Она их не послушалась. Если бы она поговорила с ними, то они сказали бы, где находится ее сын. Она бы могла вернуться в Аргентину. Она могла бы даже рассчитывать на будущее с Санти. София знала теперь только одно: ее отец действовал из лучших побуждений, так как любил ее. Она была ему за это очень благодарна. Он дал ее сыну хороший дом и любящую семью. Наверное, он надеялся, что она приедет к ним, но теперь было слишком поздно. Слишком поздно начинать что-либо заново.
Глава 48
Вторник, 11 ноября 1997 года
На следующее утро, после того как она провела немного времени у Марии, София пошла на могилу дедушки О’Двайера. Она положила у надгробного камня цветы. Надгробие было зеленым от мха. Она поняла, что сюда приходят не слишком часто, могила выглядела неухоженной. На камне были вырезаны слова, и София провела по ним пальцами. Она подумала о том, как мало ее связывает теперь с Санта-Каталиной. Она словно слышала голос дедушки, который учил ее не останавливаться и не рассчитывать на то, что жизнь сложится легко и просто. Он был суровым человеком.
Уже повернувшись, чтобы уйти, она вдруг заметила фигуру матери. Анна была в широких белых брюках и в белой накрахмаленной рубашке. Волосы ее падали на плечи вдоль лица мягкими рыжими локонами. Она выглядела постаревшей.
— Ты когда-нибудь приходишь сюда, чтобы поговорить с дедушкой? — спросила она ее по-английски.
Держа руки в карманах, Анна медленно двинулась в сторону старого эвкалипта, под которым находилась могила.
— Нет, хотя раньше я это делала, — с печальной улыбкой проговорила она. — Наверное, ты собираешься отчитать меня, за то, что могила так заброшена.
— О нет, дедушке нравилось, чтобы все было как можно ближе к природе. Дикий и необузданный нрав...
— Ему бы понравились твои цветы, — неловко наклоняясь, чтобы понюхать их, сказала Анна.
— Нет, он их даже не заметил бы. — София смеялась.
— Я не знаю, от него всего можно было ждать. — Анна прижала к лицу цветы, а потом положила их у надгробия. — Хотя, конечно, он был совершенно равнодушен к цветам, — добавила она, вспомнив, как безжалостно ее отец срезал секатором головки цветов.
— Ты скучаешь по нему?
— Да, очень.
Анна вздохнула и посмотрела на дочь, словно решая, что ей сказать. Она стояла, снова засунув руки в карманы, немного поеживаясь, как будто ей было холодно.
— Я сожалею о многих вещах, — с сомнением в голосе вымолвила она. — И больше всего о том, что утратила связь с семьей.
— Но дедушка жил здесь.
— Нет, я не это имею в виду.
Она покачала головой.
— Я сожалею о том, что убежала от них, — сказала она, и София заметила, что мама избегает ее взгляда.
— Но разве ты убежала от них? — удивилась София.
Она никогда не думала о том, что мать способна на такой поступок.
— Как это вышло?
— Я хотела лучшей жизни, чем та, которую они могли мне дать. Я была эгоистичной и избалованной, уверенная, что заслуживаю большего. Самое смешное, что только с годами начинаешь понимать причину своих несчастий, и, хотя время проходит, многое остается неизменным. Я такая же, какой была сорок лет назад. Я изменилась только внешне.
— Когда ты начала жалеть?
— Сразу после твоего рождения, когда мои родители приехали навестить меня.
— Я помню, что ты рассказывала мне об этом.
— Я только тогда поняла, что не могу быть с людьми, на поддержку которых всегда рассчитывала. Я от них отдалилась. И думаю, что они не сумели это пережить. Я видела, что ты совершаешь те же ошибки, что и я, и хотела это предотвратить. Ты решила повернуться спиной к своей семье, как твой отец.
— О, мама, я не думала расставаться с родиной так надолго, — со слезами в голосе возразила София.
Как она могла объяснить, что произошло? Как она могла передать свои ощущения? Как она могла рассчитывать на понимание матери, если для этого ей потребовалось бы открыть страшную правду?
— Я знаю, что все дело в твоей чертовой гордости — и в моей тоже.
— Мы стоим друг друга?
— Я сожалею, что была такой строгой к тебе.
— Мама, не надо оправдываться, — прервала ее София, смущенная тем, что мама открывает перед ней душу. — Это не исповедь.
— Нет, мне это нужно. Мы не понимаем друг друга, но это не причина для вражды. Давай присядем? — предложила она.