Он плохо помнил, как промчался день — девятый день на свободе. Голова отключилась, ноги занесли на окраину, к морю. Дикий пляж, никто не обращал на него внимания. Приветливые люди купались голышом, предлагали сыграть в волейбол — он даже не помнил, что отвечал. Чувство голода притупилось. С наступлением сумерек он побрел в город. Сунулся на причал — Угрюмого не было. Дотащился до хибары Фаткина — и этот изволил отсутствовать. Тоска пилила смертная. Так не хотелось в петлю… В итоге он рассудил, что мудрый совет может дать только женщина, восстановил в памяти район, в котором проживала Бобышка (впрочем, не факт, что она и теперь там проживала), и когда на город опустилась мгла, начал выдвигаться к улице Олеко Дундича. Городская артерия с таким названием стартовала от улицы Канатной и, витиевато изгибаясь, убегала в горы. Он поднимался по ступенчатым террасам, сужалась улочка, мрачнели дома. Исчезли прохожие, растворился гул курортной зоны. Заборы в этой части города были выше людей — улица из окон не освещалась. Район не изменился. Одиннадцать лет назад он был таким же неблагополучным, люди из него выходили по образу и подобию района, не исключая ту же Верку…
Он добрался до последнего работающего фонаря. Дальше простиралась тьма. Темноты Максим не боялся, но сегодня его что-то насторожило. Он отступил во мрак, застыл, обратившись в слух. Кто-то шел за ним, камень чиркнул. Или показалось? Сложно разобрать — слева бубнила музыка, справа лаяла собака. Поколебавшись, он продолжил движение. И вдруг пространство за ним огласилось шумом! Зажглись фонари, и зону света под фонарем пересекли четыре серые личности! Дыхание сперло — подкараулили, черти! Ясен перец, что по его душу, здесь больше никого нет! Он пустился наутек — вверх по улице — хорошо, что фонарь за спиной немного освещал дорогу. Он несся широким шагом, следя за тем, чтобы не упасть. А улица, как назло, перестала петлять! Его настигали — эти черти лучше видели, что творится у них под ногами. Четверо мужчин дружно топали, сопели.
«А ведь не бить будут, — мелькнула аховая мысль. — Мочить к чертовой матери! Насовсем! Но почему? Эх, предупреждал же добрый капитан полиции…»
Узкий переулок по правую руку — он влетел в него, и, пожалуй, напрасно — несколько прыжков между рослыми заборами, площадка с припаркованной в стороне машиной — и удручающий тупик! Трехметровая стена, окрашенная известью, изгибалась влево, вправо. А сопение за спиной становилось уже неприличным. Что-то швырнули — тупая боль в спине, судорога, а «метательный снаряд» со звоном прыгал по каменной площадке. Индейцы, блин. Метнули нож, попали рукояткой — ну точно, не поговорить пришли…
Максим подпрыгнул, подлетев к забору, — у него была отличная толчковая правая. Подтянулся, забрасывая ногу, хотя прекрасно видел, что над забором натянута металлическая сеть. Да и гогот за спиной недвусмысленно намекал, что потуги напрасны.
— Не уйдешь, падла! — взревел какой-то борзый гопник.
Не дождутся, он не будет прятаться под медным тазом! Он не собирался никуда перелезать! Он висел между небом и землей, а четверо уже подвалили толпой. И вдруг он оттолкнулся от забора, изогнулся в полете и рухнул в самую гущу событий! Кто тут не верит в мужество отчаянных парней? Он свалился на головы неприятельского войска, что явилось для того полной неожиданностью. И заработали на износ все четыре конечности и голова. Он бил, не всматриваясь, вертелся, как юла, старался нанести как можно больше ударов и как можно меньше пропустить. Вспыхнуло плечо — дьявол! — стоит показать тут кому-то желтую карточку… Но боль лишь добавила сил, он был в родной стихии! Издал какой-то дикий рев и так замолотил руками, что чуть не взлетел! Он бил по глазам, по животам, вырвал у кого-то фонарь и врезал по носу. Кто-то вывалился с жалобным стоном из кучи, покатился, держась за голову. Звонкая затрещина — и у самого загудело в голове, мысли перепутались, и ноги сделались ватными. А вот такого он не мог себе позволить… Он вывернул обидевшую его конечность, вырвал из плечевого сустава, сломал в локте — одновременно падая на колени, чтобы еще чего-нибудь не проворонить. Пострадавший визжал, как поросенок. Он схватил другого за волосы, отшвырнул, и пока тот искал себя в пространстве, молотил до посинения в костяшках последнего. Тот сползал по стенке, заключительный удар по горлу, возможно, был излишним, но сердцу не прикажешь! И рухнул на колени, когда почувствовал, что на него несется тот самый, отброшенный. Толчок бедром, и доморощенный киллер вонзился макушкой в стену, видимо рассчитывая ее протаранить! Лопнуло основание черепа. Максим откатился в сторону, схватил валяющийся под ногами бесхозный фонарь, принялся осматриваться. Адреналин еще хлестал, он не чувствовал боли. Но боль придет, она не может не прийти…