— Вот об этом Ильич и хочет с тобой перетереть, — пробормотал Фаткин. — Всё, мужики, кончай болтать, уже приехали…
Кружилась голова в предчувствии чего-то странного, невероятного. Тихая улочка у самых гор, приземистый домик за резной оградой в окружении бурной зелени. Тишина, покой… Его не нужно было упрашивать, сам шел — и чем дальше, тем быстрее. Обстановка в гостиной не блистала роскошью, но вот то, что ее наполняло…
— А вот и мы наклюнулись, — возвестил Угрюмый, вторгаясь первым в гостиную.
— Скотина ты все-таки, Каверин, — бескомпромиссно заявила Верка Верещагина, одетая весьма «непринужденно» — в короткие шортики и топик. Уперла руки в бока, приняв излюбленную позу, осуждающе качнула головой. — Какая же редкая ты скотина… Даже не пришел, даже не намекнул, что ты в городе, — узнаем об этом от посторонних лиц…
— А ты только глянь, как она для тебя разделась, — съязвил Макар Глуховец, развалившийся на диване с бутылкой пива.
— Заткнись, Макар, — окрысилась Бобышка. — Я раздета ровно настолько, чтобы считаться одетой! Ты бы видел, в чем я тут хожу, когда никого нет!
— Хочешь, чтобы я увидел? — насторожился Макар.
— Коляша, блин, парамыгу закрой! — ахнул Угрюмый, выстреливая пальцем в открытое окно. — Мы что тут, в гости всех зовем?
Вылетел из кресла долговязый Коля Селин, захлопнул оконную раму, задернул шторы и повернулся — весь сияющий, желтозубый, довольный, словно кот, объевшийся сметаны! И все по незримой команде бросились его обнимать, тискать, трясти. Слезы наворачивались на глаза, плотный ком стоял в горле. Как же он счастлив был их видеть! Они смеялись, никто не чувствовал себя неловко, даже Бобышка подобрела и запечатлела на щеке у Максима такой кровожадный поцелуй, что он его потом неделю чувствовал!
— Да ладно, не мните, — ухмылялся Фаткин. — Он же, как былинка, падет сейчас, а нам его лечить.
Макар состроил физиономию начинающего иллюзиониста и сдернул скатерть с барной стойки. Объявился «шведский стол» — бодрящий русский напиток, резаные фрукты, что-то мясное, рыбное, возможно деликатесное.
— Водка есть, закуска есть, чего еще в жизни надо? — урчал Угрюмый, разливая водку по пузатым стопкам. — Налегай, Максим, чавкай, мы же видим, какой ты не голодный…
— Я тоже не голодный, — ржал Коляша Селин, ломая руками костлявую барабульку. — Устал, итить ее, на этой долбаной работе…
— Хорошо, когда у человека много работы, — нравоучительно изрек Макар, подымая стопку. — Тогда у печени ее значительно меньше. Ну, давайте, пацаны и девчата, с приехалом, как говорится. Мы долго приближали этот день, все глаза протерли, ждалки прождали — где там наш Максим…
Выпили по второй, прошлись по мерзкому качеству современной подорожавшей водки, после чего Бобышка предупредила:
— Ша, алкоголики, хватит. Ешьте, но на водку не налегайте. Забыли, зачем пришли?
— А зачем мы, кстати, пришли? — Максим не мог говорить, руки хватали со стола все, что попадалось, бросали в рот. Блаженная улыбка пристала к физиономии — он даже не пытался ее скрыть, знал, что не получится. — Нет, ребята, поймите правильно, я безумно рад вас видеть, вы не просто молодцы, вы герои, раз со мной связались…
— Не продолжай, — отрезала Бобышка. — Все узнаешь в свое время. И это время неумолимо приближается…
Все перестали жевать и задумчиво уставились на Максима. Он поперхнулся.
— Вид у него какой-то жалкий, — извлекая кость из горла, заявил Коляша и непринужденно осклабился. — В связи с этим… как его… недофинансированием.
— Огламурить надо, гы-гы, — согласился Угрюмый.
— Помыть, переодеть, — добавил Макар.
— А то смотреть на тебя, Максим, тошно, — обобщил Фаткин. — В чем мама родила, в том Родина и оставила. Верка, возьмешь на себя этот груз?
— Возьму, — кивнула Бобышка. — Сама ототру его мочалкой и переодену. В этом доме пока еще достаточно мужской одежды… от первого мужа.
— А глазки-то как заблестели, — наблюдательно подметил Макар, и все заулыбались. — Прости, Максим, но наша Верка думает только о сексе.
— Неправда, — возразила Бобышка. — Иногда я думаю не о сексе. Так, я не поняла. — Она насупилась и соорудила каменный лик. — Мы чего сейчас обсуждаем? Максим, пулей в душ, пока не началось…
Но уже начиналось. В дверь постучали условным стуком, и в доме объявились двое хмурых субъектов зрелого возраста. Обоим было не меньше пятидесяти. Приземистый крепыш с седоватым «ершом» и внушительной челюстью сунул Максиму руку, предварительно смерив его оценивающим взглядом.