Твоя поэма

На самом дне,
        на травах снов
я снова
        рядом
      шел с тобой
    тропой
           в цветы,
    в дыханье сна.
И снова --
            не о н а;
                  а "ты"!
Мы шли
      в сплошной
             ромашкин луг,
луг был
        как хоровод подруг,
как сбор в "День белого цветка"
  в пользу чахоточных больных.
Мир белыъ солнц!
              Ты ходишь в них,
цветам не больно --
                  так легка.
И машет нам ромашек луг.
Мы шли,
      не размыкая рук,
и я тебя просил:
                 -- Нет сил
мне жить, родная, без тебя,
позволь с тобою
             вдаль пойти,
          нам по пути...
Ее глаза
     мне жалко бросили:
 нельзя.

Мы вышли вдруг
               на новый луг,
луг незабудок
                начал цвесть,
трудом голубоглазых швей
он в крестик шведский
                вышит весь
и весь -- 
        в цветочную пыльцу.
А синий цвет
          тебе к лицу,
твой сарафан
           из луга сшит.
-- Куда спешить?
               Мы ляжем здесь,
            послушай,
                        взвесь,
мне трудно врозь,
                  не брось
                     меня
        Обсудим все:
я в сотый раз
              прошу,
                 пусти!
Один -- 
      я шляться не могу!
Как жаль тебе меня,
                  прости,
но
    "нет"
      с твоих слетает губю

Мы вышли
    на жужжащий луг
жуков,
       кузнечиков
              и пчел.
С тобой
        я локоть к локтю
                   шел
и гладил
        о плечо
              щекой.
Рой
    пчел
      кружился у волос,
кололся колос,
             рос щавель,
на камне
       мох
           ржавел
       у ног.
Туберкулез --
            он мог
               отнять,
я ж
    только мог тебя обнять
и так остаться,
              обнявшись.
Выскальзывала ты из рук.
Весь
   в парашютах
                снялся луг,
и --
    одуванчиками --
                ввысь!

Отсюда
     вышли мы
           к Тверской,
она спускалась
             вниз
                  к Неве
к нам
    ветерок подул
                    морской,
плыл Севастополь
              в синеве.
По Ленинградскому шоссе
прошли
     Воронежем в село,
где снова луг
           стоял в росе,
где детство
         ситчиком цвело.
Ордынкой
      вышли
            в Теберду,
Эльбрус
        укутан
            в снег-башлык,
к Проспекту Октября
                в бреду
Одесской лестницей
                сошли.
Там сели в лодку мы
                  без слов,
на ней была
            кровать
                  и гроб,
по улице Донской веслом,
венком
        с автомобиля
                   греб.
И я молил
        твои глаза,
и все:
     нельзя,
           нельзя,
                 нельзя...