Неуютно, когда Женя с такой легкостью говорит о любви. Мне непривычно, потому что я не привык к подобным соплям. А теперь звоню ему в надежде получить порцию светлых эмоций, которые он с радостью выливает на окружающих.
Напитываюсь от солнечной батареи и заряжаюсь уверенностью.
Любовь побеждает всякую хрень. И наша с Мариной победит.
При должном уровне надрыва жопы.
— Спасибо, — улыбаюсь. — С меня мармеладные сисечки на вашу с Аней свадьбу. В натуральный размер. Баю-бай, грудничок. Или прилетит черный дракон и утащит твою принцессу в свою пещеру.
— Лучше с рыжей зазнобой разберись, — в лазурных радужках мерцают озорные огоньки. — Клыки по дороге не растеряй.
Естественно, я никуда не поеду. Освобождать проход для белозубого козлорога? Нет-нет.
Не пускают в дом? Завтра полезу в окно, а сегодня переночую в машине.
О теплом душе и зудящей коже старательно не думаю. Как и о естественных потребностях присесть на белого друга.
И не в таких условиях жил. Комфортабельные кресла, салон с климат-контролем. Практически люкс. С гигиеной разберусь позже.
Вспоминаю о вшах и передергиваю плечами.
Сука.
Прятаться с маленьким ребенком по норам — то еще приключение.
Воспоминания из прошлого постепенно теряются в густом тумане, когда я погружаюсь в дрему. На ум приходят Женя и Сергей. Мозг услужливо подбрасывает известные материалы про материнский инстинкт, на что я непроизвольно хмыкаю.
Женя узнал о существовании сына спустя пять лет после его рождения. И сразу привязался к нему. У Сергея вообще нет детей, но чужих он любит, как родных. Получится ли у меня с такой же легкостью воспитывать сына или дочь?
Отцовский инстинкт — талант или приобретенный навык? Он существует?
Я точно полюблю собственных детей. Меня учили, что семья — высшая ценность. Но теория. Как известно, не равна практике. Есть ли какие-то материалы по этой теме? Изучить заранее, чтобы потом не возникало сюрпризов...
Или они расположены рядом с методичкой «Как извиниться перед женщиной, если ты идиот».
Подпрыгиваю от стука по стеклу. Макушка врезается в потолок, голову пронзает жгучей болью. Осоловело хлопаю ресницами, возвращаюсь в реальность с трудом. Концентрируюсь на темной фигуре за запотевшим окном.
Облегченно выдыхаю, распахиваю дверь. Понимаю, что дождь давно закончился, и на улице стало тихо.
— Хорошо устроился, клоун, — недовольно кряхтит Артем Денисович. Его резиновые сапоги шлепают по луже, когда задумчиво притопывает.
— Машину не уберу, в Москву не уеду, — отсекаю возможные темы для разговора. — Без Марины с места не сдвинусь.
Он задумчиво причмокивает.
— Настырный.
— Целеустремленный, — огрызаюсь.
Втягиваю прохладный воздух. Есть какое-то очарование у морского климата после дождя. Когда вокруг ночь, повсюду стрекочут невидимые насекомые, а в воздухе аромат фруктов перекликается с запахом морем.
— Вылазь, — зевает в кулак и ежится. — Дел поутру много. Некогда нянькаться с тобой.
— Я же сказал...
— В терраске постелил, — шмыгает носом Артем Денисович, пока заспанные механизмы в моей голове скрипят от натуги и переваривают услышанную информацию. — Полотенце найдешь на кушетке, душ найдешь на улице. К Маринке полезешь — зарублю.
Недоуменно кошусь на него.
Что?
Артем Денисович, не обращая внимания на мою растерянность, отходит от машины. Что-то насвистывает под нос, шлепает сапогами по лужам, скрипит калиткой.
— Клоун, цирк уехал, — гаркает, пока я спешно выбираюсь из машины. — Моя доброта раздается в строго дозированных количествах.
— Уже бегу, — кричу и хлопаю дверцей.
Тут же поскальзываюсь на размокшем грунте, взмахиваю руками, точно раненая птица, и лечу на землю. Мягких посадок на сегодня не предвидится. Со стоном поднимаюсь под хохот Артема Денисовича.
Кто виноват? Мои кроссовки не предназначены для борьбы с бездорожьем!
— М-да, приехал, ферзь московский, — хмыкает Маринин папа. — Пошли, горе луковое. Там с ужина пирожки остались. Если ты, конечно, землей не наелся.
Глава 68. Марина
— Какого черта?!
— Доброе утро, лисеночек. Американские блинчики будешь на завтрак? Со свежим клубничным джемом.
С порога меня сбивает вид Саши в отцовской футболке, которая до треска натягивается на его широких плечах. Каждый раз, когда он ловко орудует лопаткой и переворачивает воздушные панкейки.
Несмотря на заспанный вид, мой ночной кошмар выглядит бодрым и лучится доброжелательностью. Ничего общего с тем драконом, который вчера штурмовал наши ворота. Даже зубы светятся от белизны на фоне его смуглой кожи.
У меня только один вопрос вертится на языке.
— Что за хрень, пап?!
— Щеночек, не выражайся, — изображая буддийскую статую, бормочет родитель в кружку с чаем. — Клоун у нас теперь работает. Ты же не хочешь, чтобы папа надорвал спину при перекопке огорода? Я уже старенький, сил нет. А у нас крыша на сарае не перестелена…
Прибедняется.
Мне-то известно, что у отца энергии на любого мужика хватит и на огород останется. Он у меня рослый, хоть худее Сашки. Крепкий, подвижный, любит спорт. В четыре утра бегает, зимой обливается холодной водой прямо на улице.
Какие работы?! Отродясь никого в помощь не брали!
— Папа, — шиплю сквозь зубы, а сама едва не бросаюсь обратно наверх.
Последствия слез дают о себе знать опухшим лицом, покрасневшими белками глаз и кончика носа. На правой щеке темнее след от подушки, а в мешки и морщины можно складывать картошку в запас.
Приплюсовать к этому детскую пижаму с утятами. В таком виде я встречаю бывшего. Довольного, красивого, счастливого. Ни капли раскаяния в темном взоре, ни крупинки сожаления не наблюдаю в солнечной улыбке.
Кошмар!
— Есть салат со свежими овощами. Без креветок, правда, но и так ничего. Натурпродукт.
Саша машет хрустальным блюдом. Как мама ему позволила добраться до ее ревностно хранимых запасов посуды — непонятно.
Вазочки и салатницы, которые бабуля выбила в далекие советские годы, наше сокровище. Их никому не разрешают брать. Достаются исключительно для протирки пыли. Все. Для гостей мы ставим посуду попроще.
— Мам! — реву в отчаянии и разворачиваюсь к родительнице, но в ответ получаю неуверенное пожатие плечами.
— Доченька, папа сказал, что нам нужен работник. Ты лучше завтракать садись.
Ясно. Понятно.
Бесит.
— Перехотела, — шиплю зло, затем разворачиваюсь на пятках и несусь обратно в комнату.
Понимаю, что веду себя как ребенок. Но ничего не могу с собой поделать. Половину ночи я уговаривала глупое сердце не стучать так сильно. Верила, что с приходом утра не застану Сашу за забором.
Чего ему здесь торчать?
Он расстался со мной. Не остановил, не окрикнул в тот день. Если учесть, что прошло несколько недель, то и не скучал. Утешился в компании драгоценной Лики. Или кого-то из списка баб, которых Саша трахал все время.
А здесь вон как. Доброе утро, Марина.
Стоит, улыбается, блинчики жарит.
Козел.
— Мари!
— Убирайся из моего дома, Левицкий! — рявкаю не хуже немецкой овчарки и со всего маха хлопаю дверью.
Взгляд утыкает в разобранную постель, в голове всплывают кадры всех наших ночей. Горло сдавливает тоска и горечь, а в груди назло разуму расцветает надежда. Опять по кругу несутся мысли про прощение, принятие, понимание.
Тру лоб в попытке прогнать их.
Нельзя поддаться, нельзя верить сладким речам. После Олега пора усвоить, что мужчины всегда думают только о себе. Когда им удобно — молчат. Когда нет — говорят. А что чувствует женщина, которую обманывают, их не волнует.
Никаких Александров Левицких.
Пусть собирает шмотки и катится в сторону Москвы. К невесте.
— Марина…
За дверью шуршит папа. Голос виноватый и печальный. До сих пор не верится, что он пустил этого козла в дом.