— Это не я, — она негромко хмыкает. — Наша гостья из… Как их… Веганов. И не ест красные овощи. Огурцы кончились, остался только салат и прочая зелень в огороде, которую она выбрала в качестве основного блюда.
— Понятно.
— А насчет твоего вопроса… Труд сделал из обезьяны человека.
Глава 73. Саша
— Оу, какие милые чикен! — восклицает прилипшая ко мне Дульсинея. Хлопает в ладоши, затем, неловко взмахнув руками, на цыпочках пробирается за ограждающую курятник сетку.
Сан Саныч давится вечерней порцией зерна и недоуменно взирает на меня. Пожимаю плечами, мол, не понимаю, о чем он.
Куры живут в курятнике. Я привел. Чем недоволен лысый петух? Такая барышня пропадает. В перьях, стразах и со стремными розовыми помпонами на туфлях.
Как на навозе не полетела на таких шпильках, ума не приложу. А я еще про Лику что-то говорил. Моя бывшая невеста на фоне надутой копии Памелы Андерсон — кандидат философских и математических наук. Не меньше.
— Петушок! — взвизгивает Дульсинея и тянется к оторопевшему Сан Санычу.
— Кукареку! — беспомощно восклицает тот, после чего умоляюще косится на топор у меня в руках.
«Прости, чувак. Каждый сам за себя. Мое дело маленькое: зерна насыпать, водички подлить. Твое — с курами управляться», — отправляю мысленное послание лысому противнику.
Жалко его, ибо я чересчур жесток. Натравил Дульсинею на невинную скотину. Что поделать? Война есть война.
— А здесь что? Александр, где свет? — пищит довольная барышня и скрипит дверью курятника.
Глаза Сан Саныча наливаются кровью. Кожаное веко нервно дергается, острые когти впиваются в землю.
— Справа! — кричу под кипящим от ненависти взором петуха. Того и гляди разорвет бедолагу на тысячу лысеньких цыплят.
— Здесь ничего нет.
— Другое «право», — со стоном хлопаю себя по лбу. — Блядь, такое не лечится, да?
— Ко, — согласно кивает Сан Саныч.
Долго и задумчиво смотрим друг на друга. Из сарая доносится грохот, затем радостный визг и возмущенное кудахтанье. Но организованная преступная группировка с крыльями без главаря не лютует.
— Умеешь с женщинами обращаться? — морщусь и как бы невзначай подбрасываю в воздух топорик.
— Ко-ко, — обиженно бухтит.
— Смотри, — наклоняюсь ниже. — Прискачет ее петух и нас с тобой в суп отправит. — Демонстративно втыкаю топор в торчащий из земли пень: — Я ничего не видел, а ты утром пустишь собрать яйца. Договор?
Сан Саныч едва не подпрыгивает на месте. Медленно расходимся в разные стороны, напряженно смотрим друг другу в глаза. Прямо как в старых фильмах про ковбоев. Я пячусь к калитке, он — к сараю.
Считаем, что у нас перемирие. Временное!
Торжествующее кудахтанье петуха в сопровождении криков и отборного мата догоняют меня уже на террасе. На секунду сочувствую Дульсинее. У меня до сих пор саднят царапины от клюва и когтей.
Впрочем, Сан Саныч умный. Фифе ничего не грозит. Погоняет немножко и отстанет.
На скрипучую раскладушку валюсь камнем от усталости.
Такими темпами Артем Денисович весь участок вспашет на мне, а я не приближусь к примирению с Марной. Некогда! Едва мы остаемся наедине, как мой зоркий тесть выдает очередное задание.
Со стоном переворачиваюсь на живот. Спина к ночи просто горит. Обожжённая солнцем кожа пульсирует от малейшего прикосновения. Еще облезу для полного счастья. Марина посмотрит на плачущее существо и испарится с тем идиотом-пилотом.
На хрен футболку снимал? Артем Денисович, главное, не остановил. Только прыгал рядом радостный.
В голове всплывает сцена недавней близости. Приятное покалывание касается пальцев, а в груди разливается солнечное тепло.
Не было у нее ничего с этим козлом. Смотрела, как сладкоежка на торт. Только не облизывалась. Но потом гордо махнула хвостом и ушла, обдав наркотическим ароматом апельсинового печенья.
Марина любит меня.
В паху сводит от желания окунуться в рыжие кудряшки. Член у меня передовик, сука. Пошевелиться не могу, дышать больно, а он стоит колом, как часовой на параде.
Скрип половиц заставляет со стоном уткнуться в подушку.
— Артем Денисович, бога ради, завтра сделаю. Не могу больше, сдохну сейчас, — едва ли не всхлипываю жалостливым тоном, на который способен. Затыкаюсь, когда ноздри щекочет аромат цитруса, а на языке растекается нежная сладость.
— Мари? — приподнимаюсь на локтях. — Лисеночек...
Тут же падаю носом в подушку. Маленькая ладонь скользит между лопаток и прижимает меня к импровизированной кровати. Шиплю от пронзившей спину боли.
— Солнышко, давай сегодня без БДСМ обойдемся, — с трудом вбираю воздух в легкие. — Я и без пыток расскажу...
— Помолчи, Левицкий, — шикает Марина. На сей раз не зло и не обиженно, скорее, смущенно. Будто все силы уходят на поддержку возведенного бастиона.
Внутренне ликую.
— Сгорел, идиот, — вздыхает.
— Это все пламя моей любви к тебе.
— Отключай Серкана Балата, — смеется Марина и сбавляет градус напряжения.
Мыслями возвращаюсь в день, когда мы признались друг другу. Больше двух недель прошло, а кажется, что всего час. Только утром я целовал крошечные веснушки под аккомпанемент грохочущего сердца.
— Твоя мама дурно на меня влияет, — зеваю и ерзаю щекой по подушке.
Она приобретает небывалую мягкость. Лицо утопает в приятной ткани, когда на плечи обрушивается прохладная влага. Нежные пальчики обводят натруженные мышцы, табун восторженных мурашек заползает в сознание и укачивает растревоженных тараканов.
Обещает, что мы будем счастливы.
— И папа, — шелестит Марина где-то на задворках уползающего в сон разума.
— О, он особенно, — сладко причмокиваю. — Люблю тебя, Мари.
Глава 74. Марина
Аккуратно закрываю банку с гелем алоэ и отставляю ее в сторону. Саша спит, как настоящий младенец. Сопит, иногда постанывает, но при этом выглядит таким же милым и невинным. Словно не является воплощением всего порочного, что есть на земле.
«Люблю тебя, Мари».
— Я тоже люблю тебя, Саш, — шепчу одними губами в страхе, что он услышит, и касаюсь темных волос на затылке
Противоречивые чувства одолевают, потому что не знаю, как себя вести. Вроде бы до сих пор злюсь, обижена, оскорблена. Но где-то внутри ворочается глупая надежда, которая верит, что для нашей пары есть шанс.
Уходить не хочется, поэтому я заставляю себя встать на ноги. От скрипа половиц Саша не просыпается, но начинается ворочаться и постанывать громче. Будто чувствует мой уход и противится ему.
— Тш-ш, спи, — мурлычу негромко, и он успокаивается.
Взглядом проверяю мазь от солнечных ожогов, которая лежит рядом с алоэ. Лучше средств не найти. Сметана, втюхиваемая папой, тут не подойдет. Поэтому я не пожалела и намазала обгоревшую спину Саши жирным слоем.
К утру будет как новенький.
Осторожно выхожу на улицу и вдыхаю прохладный воздух. Он пропитан ароматами лета, цветущего сада, трав и моря. Поднявшийся ветер бросает в лицо влажные вздохи природы, которая так и манит пройтись по узким тропинкам между грядками. Где-то в курятнике шуршат птицы, а вдалеке гремит музыка.
Больше ничего.
Невольно усмехаюсь. Такая тишина для Москвы совсем несвойственна. Я уже отвыкаю от грохота автострад и криков людей по ночам, при этом сильно скучаю по шумной столице. Дома хорошо, но там кипит жизнь.
Всегда. Двадцать четыре на семь.
Там я не чувствую себя беспомощной и бесполезной.
А еще там я забываюсь в работе… От сердечных мук и проблем. Зачем только уехала?
— Мау.
Вздрагиваю, когда неподалеку раздается ненатуральное кошачье мяуканье. Поднимаю взор на забор и чуть не падаю от смеха на землю. Вися поперек туловища на калитке, Дима периодически изображает мартовского и пристально смотрит на меня.