Я смотрю себе под ноги, не решаюсь взглянуть на Дениса. Его взгляд, как стрела. Норовит отыскать, куда впиться своим остро заточенным жалом. Ему больно сейчас! Я готова принять его боль на себя. Но боюсь, что не выдержит сердце…
— Так бывает, — говорю еле слышно. Понимая, что объяснение так себе.
Денис солидарен со мной:
— Вот и Санькины родители тоже так говорили.
Он рывком поднимается на ноги. Я, встрепенувшись, смотрю на него снизу вверх.
— Я пойду прогуляюсь, — бросает Денис каким-то совсем незнакомым мне голосом. Что-то отцовское видится мне в этой позе.
— А…, - открываю я рот, но сказать ничего не могу. И сижу, как рыбёшка, хватая ртом воздух.
— Спасибо за блинчики. Вкусно, — слышу из коридора.
Переодевшись, накинув ветровку и взяв свой испытанный дрон, Денис покидает меня. Он уходит, а я до сих пор не могу отыскать нужных слов! Он взрослее, умнее меня в свои годы. Это я… Это я — бесконечно глупа. Вот и всё! Самый страшный момент позади. Мне отчаянно хочется этому верить.
Глава 36
Я лежу, уставившись в стену. Но стена далеко. А мимо меня мельтешит белый халат медсестры. Она настойчиво требует лечь чуть повыше. Мне стыдно! Лежать с голой грудью перед чужими людьми. Но мой «лечащий доктор» сказал, что так надо. Мысленно я далеко, и мне практически всё равно, что сейчас происходит вокруг…
Возвращаюсь назад, к минувшему утру. Утру, когда всё закончилось. Когда Илья наконец-то ушёл. Навсегда.
— С сыном объяснись, — процедила сквозь зубы.
Два дня, что тянулись как целая вечность, Денис не по-детски молчал. Приходил, ел за общим столом, вместе с нами. Не смотрел, ни единого слова не бросил. Только: «Спасибо».
Самойлов тянул до последнего! Я пару раз заставала его у двери детской спальни. Он стоял, прислонившись к стене. А теперь он стоял, упакованный. Без вины виноватый! Смотрел, ожидая. Чего?
— Он, наверное, спит ещё, — придумал отмазку.
— Так разбуди, — ответила вкрадчиво.
Самойлов кивнул. Сделал вдох, как будто ему предстояло нырнуть в неизвестность. Поплёлся наверх. Я отложила готовку, убавила газ. И на носочках пошла вслед за ним. На ступенях услышала, как он стучит.
— Денис, ты спишь?
Сын долго ворочался в недрах своей подростковой берлоги. А после открыл ему дверь.
Тихо крадучись, я миновала ступени. Проскользнула по стеночке вверх. В безмолвии утра, наш дом ещё спал. И поэтому звук голосов доносился отчётливо, хотя и слегка приглушённо.
— Я так и знал, что это ты виноват! Мама… она не могла! — взорвался Денис. И я отступила на шаг. Боясь, что сейчас дверь откроется.
— Да, это я, — отозвался Самойлов, — Можешь меня ненавидеть за это.
— А тебе не по фиг? — яростно выдавил сын. Он очень редко грубил! Был деликатно воспитан.
И в этот момент я себе представляла его, сидящим на постели. Спросонья, до конца не осознавшим ещё, что отец навсегда уезжает. Я могла лишь гадать, рассказал ли он про ребёнка, или решил умолчать.
— Я буду по выходным приезжать, — отчитался Самойлов, — К тебе и к Диане.
— К Диане! Ко мне не нужно! — взвился Денис. Очевидно, его раздражение подводило черту в их последней беседе с отцом.
Самойлов ему не ответил. Он взялся за ручку двери. Я попятилась. Но дверь не открылась, лишь только слегка…
— Я люблю тебя, День, — прозвучал в тишине его голос.
Денис промолчал. Я нырнула в уборную. Слыша, как вышел Самойлов. Как хлопнула дверь. Как рычит его джип, отъезжая от дома…
Взглянув на себя, обнаружила в зеркале нечто. Запавшие щёки, растерянный взгляд. Кажется, я похудела, сдала за короткое время! Немудрено, что такую меня тяжело полюбить…
— Мам? — постучался Денис.
Я открыла.
Он стоял в коридоре, босой, полуголый. Плечи уже развернулись, на груди — волоски. Мой маленький мальчик. Мужчина!
— Почему не сказала вчера? — с раздражением выдохнул он.
Я пожала плечами:
— Не знаю.
Слёзы опять затуманили взгляд. Я казалась себе унизительно жалкой, никчёмной, ненужной. Даже сын стал свидетелем этого! Его отец меня бросил, ушёл. Предпочёл мне другую.
— Мам, — сын робко тронул меня за плечо.
Не помню, видел ли он меня плачущей. Разве что только от счастья! Когда он в свои десять, сиял на почётной доске с гордым званием «Наши спортсмены».
Я прислонилась к нему. Ещё тёплому после недавнего сна. И решила — зачем мне мужчина? Ведь он у меня уже есть…
— Не шевелитесь, — ругает меня медсестра.
И я, зажмурившись, жду, пока боль хоть немного спадёт. Врач заверил, что шрамов не будет. Правда, он уверял, что и боли не будет. Но я чувствую боль! Это сейчас даже радует. На мгновение телесная боль затмевает душевную. И мне будто легче…
— Вот так не больно? — вопрошает меня специалист.
Я ощущаю касание геля. Наконечник сползает по левой груди. Закрываю глаза и пытаюсь расслабиться.
— Нет, — отвечаю врачу. Пусть меня изучает. Пусть пронзает иголками. Видит и трогает. Мне всё равно!
Михал Дмитрич, он же Балык, убедил меня в том, что к онкологу ходят совсем не затем, чтобы услышать смертельный диагноз. А чтобы его опровергнуть! Только вот он не сказал мне, что будет так больно и страшно…
Ощущаю, как будто внутри, в моей левой груди, шевелится кто-то живой. Пробирается глубже и глубже. Упирается, давит…
— Мммм, — я мычу, машинально пытаясь избавить себя от него.
— Тише, тише, — шепчет голос. И ласковый лик медсестры возникает по правую руку.
— Неприятно, я знаю, — лепечет она, — Но сейчас всё пройдёт. Потерпите немного, — и гладит, так нежно, меня по руке.
Я роняю слезу. Но совсем не от боли. Пройдёт, как же! Быльём порастёт.
Процедура кончается быстро. Гель с груди вытирают. Накрывают холодным компрессом, и велят полежать. Врач предлагал «отдохнуть» в стационаре. Но я отказалась! Какой стационар? А кто будет Дениса кормить?
Вчера за едой он озвучил идею:
— Ма, хочешь я сам всё Дианке скажу?
Я улыбнулась:
— И что ты ей скажешь?
Сынуля уставился в чашку, по щекам поползли желваки.
— Скажу правду, — с жаром выдохнул он и проткнул вилкой ломтик свинины.
— Давай, лучше я? — попросила со вздохом.
Денис посмотрел на меня. Во взгляде читался упрёк. Он боялся, что я не сумею! Придумаю новое алиби папе. Он хотел, чтоб сестра поддержала его неприязнь. Но я знала заранее, что Диана простит. Она всё прощала отцу. Называла папуся. А теперь вот… папуся оставил её.
Лежу на кушетке и с ужасом думаю. Но не о диагнозе, нет! А о том, что случится в сердечке моей младшей дочери, если родится сестра? Если Самойлов полюбит ребёнка, постепенно забудет о нас. Визиты его станут менее частыми. А после совсем прекратятся…
— Результаты биопсии будут через неделю, — сообщает доктор.
Он чем-то похож на большого сома. Усы так забавно шевелятся! И это меня отвлекает от тягостных дум.
— Повязку можно снять через пару часов, — говорит он и пишет в моей медицинской карте.
Надо же! Раньше и карты-то не было. А теперь вот, альбом! Сбоку торчат результаты анализов. А сверху написано имя: «Самойлова А.В.».
Я хотела исправить, но по паспорту так. Когда ж нас уже разведут? И тогда на моём невысоком надгробии напишут нормальное имя: «Кучинская Анастасия». Родилась с этим именем, с ним и помру!
Кстати, да! Я составила завещание. Ведь я же теперь при деньгах. А богатые люди так делают. Деньги, дом, да и всё, что имею, оставила сыну и дочке. Машину — Манюне, пускай щеголяет. А, может, продаст? А маме оставила только сапфиры и счёт, куда уже сбросила несколько сотен «на старость».
Самойлову я написала письмо. И стало чуть легче! Будто груз упал с плеч. Давно нужно было так сделать. Помню, как в детстве вела дневники. Откровения сыпались буквами. Только и успевай их ловить…
«Привет, Илья! Если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет», — на этом моменте всплакнула, представив, как он начинает читать, — «Надеюсь, ты счастлив и рад, что ушёл. Иначе, зачем было делать всё это? Ну, да ладно! Кто старое вспомнит… Я прощаю тебя. Решила простить. Просто, чтобы ты жил дальше с чистой совестью. Хотя, твоя совесть чиста, ведь так?», — эту строку я решила изъять. Обойтись без иронии, даже в прощальном письме, было трудно.