Диана ни разу не плакала. А отцу сообщила в тот день, когда он к нам явился впервые, уже в новом статусе:
— Я на тебя не сержусь, но как дочь. А как женщина — очень!
И ушла в свою спальню, где просидела положенных полчаса. Именно столько, по её мнению, обязан был длиться женский бойкот.
«Дочь» победила! И вскоре Дианка уже объясняла отцу, как сильно ей нужен велосипед…
Я смотрю на детей и любуюсь природой. Эльдар то и дело глядит на меня! Загар, что остался с поездки, стал ещё ярче на фоне зимы. И борода у него как будто сильней побелела.
Он мне как друг. Очень близкий и добрый. Я благодарна ему! Но не более. Ведь с друзьями не спят. Секс портит дружбу. А второе гораздо важнее! Ведь первое у меня уже есть…
Мы с Витей встречаемся там же. Хоть он и зовёт на квартиру. Но на квартире живёт его тётя. И хотя, с его слов, она очень добра и понятлива, но я не спешу с ней знакомиться. Повода нет!
Вите всего тридцать лет. Он почти на десять лет меня младше. Я знаю о нём очень много. А он обо мне до сих пор — ничего!
Обижается, но не настолько, чтобы меня не впускать. Может дуться, но секс оттого получается только приятнее. И если душа под замком, то тело моё общается с ним так открыто, так искренне, что мне даже страшно становится. К чему это нас приведёт?
Когда мы лежим у него на диване. А диван у него раскладной! Когда он привычным ласкающим жестом гладит меня по плечу… Мне хочется тут же открыться! И рассказать ему всё. Про детей, про себя, и про бывшего мужа.
И тогда я кусаю губу. И не потому, что стесняюсь. А потому, что боюсь потерять его после таких откровений…
— Слушай, Настюх, — шепчет Машка.
Пока Эльдар объясняет Денису, как жарить шашлык, а Динка катает Софию на санках.
— А что у вас с Эльдаром?
Я пожимаю плечами:
— Да так, просто дружим.
— Как мальчик с девочкой? — хмыкает Машка. Она уже выпила пару бокалов, и потому веселится. Хотя новый год не настал!
— Ну, вроде того, — усмехаюсь в ответ.
От меня не укрылся тот факт, как она охмуряет Эльдара. Вертихвостит, юлит и кривляется. Хочет казаться смешной. Но бедняга совсем помешался на мне! Или мне только кажется? По правде, мне хочется, чтобы у них получилось. И где-то я даже ревную. Чуть-чуть.
— Слушай, — она тянет время, — А он ничего!
— Ещё бы! — бросаю вдогонку.
Машка слюнявит белёсую прядку. И та остаётся висеть, как сосулька. Сегодня морозно! Погода чудесная, и настроение тоже. Кажется, вот-вот из леса придёт Дед Мороз и раздаст всем подарки.
И я превращаюсь в ребёнка, который отчаянно ждёт волшебства. А оно уже здесь. На глазах происходит… Подруга влюбилась в Эльдара!
— Настюх, слушай, — заводит волынку и топчет ногой свежий снег, — А вот как бы ты отнеслась, если бы я подружилась с ним?
— Подружилась телами? — отвечаю вопросом на Машкин вопрос.
Она ошарашенно фыркает:
— Ну ты даёшь! Я же тебе не шалава. Сначала нужно узнать друг друга поближе. А там поглядим.
— Узнавай, — разрешаю я ей.
Машка, подпрыгнув, как будто девчонка, целует меня в обе щеки. Я, ощущая своё превосходство, стыжусь, опускаю глаза. Ловлю на себе очередной взгляд Эльдара. И улыбаюсь ему! Как подруга.
Смартфон издаёт характерный сигнал. Достаю его. Вижу — Самойлов.
«С наступающим!», — пишет. И всё.
Я отвечаю: «Взаимно».
Вот так теперь выглядит наше общение. Стремится к нулю. Ну, и пусть! Так проще. Чем если бы он попытался дружить. Говорят, от любви до ненависти всего один шаг. Но я его так и не сделала.
Ненависти нет, как нет и любви. А что осталось? Смирение. Двое прекрасных детей. И огромные деньги на счёте. К которым я так до сих пор не притронулась…
Эпилог
Я хлопочу, напевая под нос. В духовке доходит пирог. Эльдар привёз яблок. Где взял? Говорит, что собрал ещё летом и сохранил до зимы. Знаю его мотивацию! Наверняка ждёт, что я приглашу на пирог? И мне ничего не останется, как пригласить.
Звонок в дверь раздаётся не вовремя. Скинув фартук, бегу открывать. На пороге Самойлов. Сегодня суббота. И он, как положено, здесь с регулярным визитом к Диане.
Дочка, заслышав его, выбегает навстречу. При мне она держится! Старается быть солидарной, по-женски. Но по-дочернему виснет на папе, как только я ухожу.
— Папуся, — слышу любовное.
Вот же лиса! Опять будет что-то выпрашивать. А Самойлову не отвертеться! Хотя у него теперь много расходов. Семья, молодая жена. Говорят, она часто гуляет с коляской одна. Говорят, что она располнела, немного.
Оставляю его вместе с дочкой. Сама вынимаю пирог. Ставлю чай. Раз пришёл, угощу! Почему бы и нет? У меня этих яблок теперь, завались! Украшаю кусочками фруктов и сахарной пудрой поверх. Получилось эффектно.
— Вкусно пахнет, — звучит рядом голос.
Знакомый до боли. Чужой!
— Шарлотка, будешь? — поднимаю глаза, улыбаюсь.
На мне сарафан из цветастого ситца. Из волос заплела колосок. Чуть подкрасилась, просто для вида.
— Хорошо выглядишь, — произносит Самойлов.
Сам он одет без особого лоска. Дырявые джинсы забыты. Вместо них незабвенная классика, строгий деним. Пуловер облегает широкие плечи. Ему всегда шёл этот цвет! Тёмно-синий, практически чёрный. На фоне такого сильнее видна седина и следы недосыпа. Итоги отцовства! Но я не пытаюсь язвить. Нет нужды.
— Спасибо, — отвечаю с улыбкой, — Ты тоже.
Он хмыкает. Чувствует лесть.
Чайник уже закипел, и я разливаю по чашкам дымящийся кипяток. Самойлов стоит у окна. Я спиной ощущаю, как хочет сказать что-то важное. Собирается с духом! Молчит. И потому начинаю сама:
— Как дела?
Он вздыхает:
— Нормально.
Мы говорили с ним редко в последнее время. Но, как это бывает после тяжёлой болезни, боль отпускает не сразу. Иногда рецидивы случаются, но я научилась справляться. Знаю, когда-нибудь точно смогу говорить с ним на равных! Ну а пока притворяюсь, что мне всё равно.
— У Никиты нашли патологию сердца, — слышу потерянный голос Ильи. И стою, замерев, над подносом.
— Что-то серьёзное? — умудряюсь спросить.
Он выдыхает и смотрит в окно:
— Люди с подобным живут, но недолго.
Я подбираю слова утешения. Но никак не могу отыскать! Спина его в тёмном, сутулится, глаза накрывает ладонь:
— Я провинился, а наказали его.
Вместо слов я тихонько к нему приближаюсь. Словно боюсь напугать! Кладу свою руку ему на плечо. Ощущаю, как он напряжён.
— В Израиле делают операции. И в Германии. Не факт, что поможет, — произносит Илья.
— Нужно попробовать, — говорю еле слышно.
— Нужно, — отзывается он, — Нужно пятьсот тысяч долларов.
До меня постепенно доходит смысл его слов. Адвокат мне сказал, что Самойлов забрал себе меньшую долю. А точнее, ушёл «босиком»! У него есть стабильный доход. Но подобные деньги теперь для него недоступны.
— Так возьми, — обращаюсь к нему.
— Я не могу, — отвечает он сдавленным голосом.
Тело его едва ощутимо пульсирует. И я понимаю, он плачет! Беззвучно, бесслёзно. Но даже таким мне никогда не приходилось видеть его.
— Эй, всё наладится, — пытаюсь унять его дрожь.
Вдруг Илья, обернувшись, сгребает в охапку. Лицом утыкается в волосы. И теперь я всем телом дрожу вместе с ним! И страдаю с ним вместе…
— Прости меня, мышка, прости, — шепчет он.
И я обнимаю его. Прижимаюсь щекой к пуловеру. И сквозь плотную ткань различаю удары. Неровный и сбивчивый ритм. Он такой же, как прежде! И запах его. Непохожий, родной, будоражит сознание. Я закрываю глаза и вдыхаю. И боль восстаёт с новой силой внутри…
«Мой милый, мой глупый! Ну, что ты наделал?», — в отчаянии думаю я. Ощущая, как сильно люблю. До сих пор. Несмотря ни на что. Я люблю его всем своим сердцем! Но этой любовью, увы, уже ничего не исправить.