Байрон отвозит меня домой, сдержанно прощается, не делая попытки поцеловать. Арсенио следует примеру приятеля, хотя по глазам вижу – он бы с куда большим удовольствием не выпускал меня из объятий несколько минут, а то и вовсе увёз в место потише и поукромнее.
Я пользуюсь задней калиткой в ограде и чёрным входом в дом, крадусь на цыпочках, будто воровка или загулявший подросток. Переступаю порог, тщательно закрываю за собой заднюю дверь и неожиданно понимаю – Эван дома. Оборачиваюсь и вижу брата, одетого в повседневный костюм, умытого и причёсанного – успел уже привести себя в порядок и, значит, вернулся раньше меня.
– Доброе утро, – произношу ровно, стараясь, чтобы в голосе не звучали оправдывающиеся нотки.
– Пока сомневаюсь, что оно доброе, – Эван делает шаг ко мне, я замечаю, как он принюхивается, как осматривает внимательно, придирчиво, пытаясь понять, не перешла ли я черту. – И где, позволь спросить, ты была всю ночь?
Глава 5
Мы с Эваном не поссорились, нет, лишь немного покричали друг на друга в попытке отстоять каждый свою точку зрения, но установившийся между нами тон общения, подчёркнуто вежливый, откровенно сдержанный, больше походит на напряжённое, подозрительное ожидание ответных действий противника, нежели на настоящее перемирие.
От Дороти я узнаю, что накануне брат сам привёз Тессу домой, да так никуда после и не поехал. По некоторому размышлению я захожу в спальню Эвана прежде, чем горничная начнёт в комнате уборку, и с удивлением обнаруживаю там запах Тессы. Более того, я понимаю, что брат спал с девушкой в одной постели, не посягнув при том на честь нашей гостьи, несмотря на полнолуние и порождаемые им инстинктивные желания. Это так странно, что я даже не сразу вспоминаю, что сама провела всю ночь в обществе пары инкубов и прекрасно себя чувствовала, не испытывая мучительных, разъедающих изнутри сексуальных порывов.
Или, быть может, в этом заключён некий смысл, скрытый пока от нашего понимания?
Вечером мы, как и договорились, отправляемся в театр. К моему облегчению, дом я покидаю задолго до возвращения Эвана с работы. Едем в Центральный лилатский театр, на спектакль «Шипы и грёзы роз», весьма популярный в этом сезоне. В ярко освещённом, алом с позолотой фойе уже полно народу, мы здороваемся со знакомыми, обмениваемся с подошедшими поприветствовать меня или Арсенио пустыми, ничего не значащими любезностями. Байрон продолжает привычно держаться позади, словно он слуга, отрок, вынужденный сопровождать родителей на светском мероприятии, или всё ещё мальчик по вызову. Я замечаю вдруг, как реагируют на него окружающие, – искоса поглядывают с обычным жадным любопытством, но при разговоре со мною и Арсенио демонстративно не обращают внимания, не здороваются, будто Байрона с нами и вовсе нет. Наконец я теряю терпение и, обернувшись, беру Байрона под локоть, рывком вынуждаю поравняться с нами, встать по другую сторону от меня.
– Рианн, не стоит, – возражает Байрон.
– Почему нет? – не могу сдержать негодования.
– Потому что всё равно не поймут.
– Зато представители нашего народа, наоборот, воспримут всё именно так, как есть, – добавляет Арсенио. – И наверняка ещё кое-кто, кто разбирается в наших обычаях.
– Какая разница?
– Ты же вроде не хотела раньше времени афишировать наши… не совсем традиционные для большинства отношения.
– Не хотела, – соглашаюсь. – Но не ценой же, что один из вас будет плестись за остальными как собачка на поводке.
– Я давно привык и перестал обращать внимание, – отмахивается Байрон. – И тебе не следует. Мы в любом случае вызываем вспышку нездорового интереса со стороны окружающих.
– Тогда тем более не вижу разницы – если все или знают, или предполагают, или догадываются, то не лучше ли в таком случае тебе идти с нами, как равному, а не тащиться в хвосте, словно слуге? – не отступаю я.