Старец посмотрел на него открытым взглядом, облегчённо кивнул, и невысказанное само бурной рекой полилось из его уст:
- Я безгранично рад, мой мальчик, что ты уловил суть моих речей. Однако поспешу ответить на твоё первое высказывание: Дух не воплощается ради праздности и отдыха. Его отдых Дома. В человеческое тело он приходит, чтобы трудиться. – Он выжидательно посмотрел на паренька, в глазах которого то загорались, то тухли искорки осмысленности, и уловил в его образе какое-то несогласие: – Я знаю, что ты уже повидал некоторые земли… и сейчас имеешь что сказать? Говори же, – он распростёр ладонь в принимающем жесте.
В Аэлине и вправду созрело несогласие, оно вступало в противоречие с новыми мыслями и требовало обдумывания. Он заговорил осторожно:
- Действительно, Олиман, повидал, и кое-что вынес из своих путешествий: человек стремится к полной свободе и бездеятельности. – Он замолчал, ожидая возражений, но Олиман жестом попросил его продолжать. – На Мидгард-земле есть старцы, которые восседают с закрытыми глазами, скрестив ноги, дни напролёт. Они достигли свободы от пищи, чтобы не работать, дали обет молчания, чтобы ни с кем не говорить. Я смотрел на них и думал, что это должно быть самые счастливые из людей, потому как они достигли того, к чему неосознанно стремится каждое человеческое существо.
Олиман понимающе кивнул и постарался придать своему голосу как можно больше мягкости:
- Я надеюсь, что ты захочешь воспринять мои слова, не поспешив обидеться, – он остановил свою речь и, дождавшись согласного кивка, продолжил: – Твой взгляд был поверхностным. Ты не увидел больше, потому что никогда не был на месте этих людей. Если бы мы сохранили способности первоаэлифа, а в частности способность видеть энергии верхних планов бытия, за пределами нижней ментальности, и отправились взглянуть на этих старцев на Мидгард-землю, то стали бы свидетелями огромной работы, которую они проделывают в своём молчании и недвижности.
Аэлин невольно ссутулился; приходить к новым выводам самостоятельно куда безопаснее для самолюбия, чем слышать их излагаемыми поучительным тоном. Но Олиман продолжил:
- Люди, которых ты описал, в действительности делятся со своим Миром и Вселенной безграничной мудростью, которую они обрели за тысячи воплощений своего Духа. Их молчание и неподвижность не цель, к которой, как ты полагаешь, они стремились; это следствие огромной работы, ставшее теперь средством для наилучшего выполнения их новой задачи. Они изменяют Мир, но не так, как это делаете вы, они изменяют его, помогая изменяться сознанию людей.
Воцарилась звенящая тишина. Каждый обдумывал услышанное и ждал, что же Олиман скажет дальше.
Надеясь, что не зашёл слишком далеко и его слова остаются понятными для всех присутствующих, старец придал своим интонациям мечтательности:
- Я отчётливо вижу, как мидгардцы строят лучший Мир, Мир благости и радости, но это не будет следствием использования чужого опыта, как в нашем случае; это будет следствием их самостоятельной работы над собой.
Дребезжащий вздох прокатился среди слушателей.
- И как вы думаете, что они станут делать, достигнув таких высот? – то был риторический вопрос от самого Олимана ко всем собравшимся. – Делиться мудростью! – торжественно изрёк он. – Но не готовым опытом! Нет-нет! Они станут наставниками других существ. И конечно не будут предлагать им безоговорочно принимать свой опыт, просто поверив на слово или взглянув на результат; они будут мягко направлять их на своём собственном пути. – Он замолчал и со значением взглянул на каждого. – Мы тоже могли бы выступать для других наставниками, в чём, по правде сказать, и состоит наше предназначение, но прежде нам нужно обрести то, что мы будем отдавать.
Олиман стремительно поднялся на ноги, давая понять, что его речь закончена и он не примет новых вопросов или возражений, и направился к выходу сквозь начинающий гудеть переговаривающимися голосами зал.
Только Аэлин сидел, склонив голову, и размышлял, даже не заметив кроткого обращения к нему от Аргоса, который не получив ответа поспешил покинуть здание.
На улице Аргос нагнал Олимана, беспечно шагавшего прочь от суеты, и заговорил, приняв его темп: