Столь недолговечна их архитектура, от наименьшего дуновения, прикосновения вмиг разрушатся, от едва ощутимого вмешательства станут буро-седою тьмою, вскипят хаосом все эти пока еще покойно сияющие, из самой дымки сотканные ваши фудзи, карпаты, кавказы, альпы и кордильеры... Мы тихо беседуем об этом. Кого им назначено здесь пленять своими прекрасными силуэтами, дивным этим построениям? На каком равновесии держатся и почему именно в таких формах проявляют они себя? Почему не в каких-нибудь иных картинах природа себя здесь изображает, почему это ее поднебесное курево живет именно в таких вот ландшафтах, в такой вот, а не иной ослепительной фантазии облачных сооружений? Одни пейзажи сменяются другими. Природа изобретает здесь буйно, не зная Удержу, создаст все новые варианты облакообразований, покую новую действительность в формах удивительных, завершенных, все новые выставляет солнцу на обозрение небесные свои "ЭКСПО"... Но почему вся эта фантастика несет в себе столько знакомых черт? Сотканное из облачной мари подобье тверди земной. Ступишь ногой - и дна не будет, где-то там, внизу, планета, от которой до сих пор в голове гудит, отголоски страстей ее кой-кого догоняют и здесь... Опять стюардесса размашистым шагом идет вот вдоль салона, после разговора с тем угрюмым типом торопливо проходит мимо нас к пилотской кабине, и уже на только что улыбчивых устах застыло лишь подобие улыбки, лишенное очарования и тепла и даже с тенью смутной какой-то тревоги.
Среди пассажиров нарастает смятение:
- Он ей что-то сказал... чем-то пригрозил... Но чем? Вы заметили, каких усилий стоило девушке самообладание?
И поползли по салону шепоты, тревожные вопросырасспросы, и уже что-то ощутимо изменилось вокруг, обретают значимость всякие мелочи. Пассажиры, которые до сих пор, в тепле, комфорте, даже не замечали, что рядом, на внешней обшивке корабля, почти космический мороз седеет, теперь и в ту сторону поглядывают из багряного бархата кресел настороженно, обеспокоенно, между соседями, еще минуту назад беззаботными, появился какой-то холодок - холодок отчужденных душ? Вот так поселялась среди них еще одна невидимая пассажирка - неясная гнетущая встревоженность.
- Действительно, что он мог ей сказать? - размышлял вслух Заболотный.Прошла она и впрямь чем-то обеспокоенная...
- И что-то там задержалась...
Наши взгляды невольно прикипают к овалу металлических дверей, которые, закрывшись за стюардессой, больше теперь не открываются: глухие, тяжелые, укрыли ее в кабине вместе с пилотами, как в сейфе.
А угрюмый тот тип вдруг поднялся в углу в своем пестром неопрятном пиджаке до колен и, с трудом ворочая языком, стал что-то выкрикивать компании французов.
Выкрики были не понять на каком языке, но сам тон их - неприятный, дразнящий. Полинезиец или кто он? Только и было о нем известно, что летит из Сингапура, может, уроженец какой-нибудь из тропических стран, хотя с виду мог быть и европейцем из тех озлобленных юнцов, которые, кажется, и сами не знают, чего хотят.
Тип не унимался.
- Что он выкрикивает? - тревожно спросила Заболотная.- Болен или что с ним?
Муж ее, без слова поднявшись, пошел вдоль салона к неизвестному,видимо, на переговоры.
Нам видно было, как Заболотный, по привычке улыбаясь, что-то терпеливо выяснял с тем неизвестным, пытался, должно быть, угомонить его, обращаясь к нему подчеркнуто вежливо и даже почтительно, однако Соня даже вскрикнула приглушенно, когда в ответ на какое-то слово этого типа лицо Заболотного побледнело, глаза сверкнули остро, металлическим блеском, хотя губы и тогда не переставали улыбаться. Кое-где по салону уже ощутимы были признаки паники, пожилая дама, кажется скандинавка, летевшая с конгресса цветоводов, приложила руку ко лбу, и из груди ее вырвался стоп... Из тревожных перешептываний пассажиров, сидевших невдалеке от того типа, мы наконец узнали, чем он посеял в салоне такое волнение. Утверждает, что в багажном отделении вместе с нашими чемоданами путешествует в небе еще один чемодан, а в ном неуклонно, никому не подвластный, работает небольшой по размерам механизм: тик-так, тик-так!.. Дама с конгресса и ее старенькая соседка в ужасе переглянулись: выходит, на бомбе летим? Шантажирует? Запугивает или чего он хочет, этот садист? Но ведь может же быть, что и всерьез - теперь столько всякой нечисти на трассах развелось...
Между тем он уже прямо в лицо Заболотпому приговаривает с наглой гадкой миной, и вправду с каким-то садистским смакованием:
- Тик-так!.. Тик-так!..
И пальцем тыкает чуть ли не в глаза.
Вот тогда Заболотный, отбросив привычную учтивость, вдруг обеими руками взял наглеца за плечи, встряхнул его, так что космы на нем взметнулись, и после этого властно, как игрушку, усадил в кресло. И, странное дело, теперь этот герой, злобно понурясь, даже не оказывал сопротивления. Как будто на нечто подобное и рассчитывал. А Заболотный, обернувшись к пассажирам, сказал громко, точно извиняясь:
- Молодой человек уверяет, что это была шутка. Он просит прощения.
Спустя какое-то время вышла стюардесса с подносом в руках и, словно ничего и не случилось, начала разносить воду в чашечках. Во время раздачи пассажиры следили за выражением ее лица; оно было непроницаемо, фантомаспо замкнуто, однако внимательный взгляд мог в нем отыскать то, чего и не хотел бы,- глубоко, как и раньше, затаенную тревогу.
...Ночью мы приземлились на одном из сибирских аэродромов, хотя посадка эта и не была предусмотрена.
Всем пассажирам велели оставить борт самолета. Объяснений не давали. Мороз здесь прямо кипел, для большинства парижанок, которые отправились в рейс в одних легоньких плащах и курточках, такой ночной мороз мог бы стать немалым испытанием, однако и при этих обстоятельствах они не теряли своего оптимизма, слышались шутки и смех, всех нас забавляло, когда девичьи ножные руки, нечаянно коснувшись металлической обшивки автобуса, отдергивались, как от огня, потому что настывший на морозе металл так и прихватывал. Со смехом и вскриками вскакивали наши попутчики в этот заледеневший, открытый нам навстречу автобус, который тут же п отправился от самолета.
Уже когда мы, неожиданные ночные транзитники, перекочевав в аэропорт и сгрудившись на втором этаже, на его застекленных галереях, ждали чаю, которого буфетчица все не хотела нам отпускать, учитывая позднее время, и что, смена ее кончается, н что у нас, перелетных, наверное, нет валюты, и что вообще позволения на этот чай, как нам показалось, надо испрашивать едва ли не у самого министра,- уже здесь, стоя с Заболотным в полумраке длинной, чуть освещенной галереи, смотрели мы сквозь ее стеклянную стену на темный холм нашего лайнера, маячившего недвижимо на краю ночного аэродромного ноля, и перебрасывались догадками: почему возникла эта не предусмотренная графиком посадка? Оставленный пассажирами не- - известно насколько могучий наш лайнер словно ждал чегото. Вскоре сквозь сумрак ночи в самолет по трапу стали подниматься тени людей со странными удилищами в руках, фигуры взбегали вверх друг за дружкой^'и хоть двигались на экране ночи фигуры силуэтные, однако и в своей силуэтпости казались они решительными и озабоченными,- это в наш опустевший, холодом наполненный лайнер торопилась команда ребят, вооруженных миноискателями против того загадочного "тик-так"... Существовал он на самом деле или был только плодом больного воображения,- как бы там ни было, кому-то надлежит это проверить,- проверить, рискуя собственной жизнью...
III
И вот теперь мы едем к Мадонне. Другой континент, другие дороги, только Заболотный неизменен в своем водительском азарте. Вечером на квартире Заболотных неожиданно возникла идея податься в это путешествие, и Лида, с отцом присутствовавшая при нашем разговоре, обратилась к Заболотному буквально с мольбой, в тоне совсем непривычном для со сдержанного характера:
- Возьмите и меня! Прошу вас!
Ей, оказывается, ну просто необходимо посмотреть эту сенсационную славянскую Мадонну, о которой здесь сейчас столько разговоров.
Дударевич, отец Лиды, давний коллега Заболотного по службе, пробовал отговорить дочку, изображал трудности дальней дороги, обещал взамен другие соблазнительные зрелища, но девочка заупрямилась: еду и все, если, конечно, Кирилл Петрович не против.