Выступает нас немало
Все двенадцать косарей...
Косим клевер, косим травьт
На коммуновской земле...
Могли бы даже эту спеть терновщане, вдохновленные здешним раздольем, но хоть и не до песни им пока, люди лишь дышут учащенно при такой работе, зато их косы поют гяоуженно, согласно, поют травы, ложась ровным покосом, которому, кажется, и края но будет,- до самого небосклона могут свободно вклиниваться в буйную растительность наши орошенные потом косари...
A мы лежим в травах душистых, высоких, и только голова слегка кружится от их солнечного духа. Цветы на верхушках трав покачиваются над тобою где-то в самом небе, потому что здесь и спрашивать нечего, далеко ли до неба, здесь оно, хоть какое высокое, но как будто для тебя достпжи-мо, голубеет приветливо, смеется нам своим сияющим простором: я ваше, я прикрываю вас от всех напастей!
И лишь там-сям по окоемам в недрах синевы едва заметно серебрятся гучи-облака, которые у нас называют: дед ы... Мудрые, добрые деды, величаво светятся они оттуда своими чистыми бородами, сторожат с небес это наше детское блаженство и вроде улыбаются ласково из-под окоемов: вы здесь, мелюзга, ни о чем не заботьтесь, все это для вас, вольно купайтесь в этих травах счастья, наслаждайтесь, пока нс выросли...
Наглядевшись в небо, опять гурьбой срываемся на ноги, бегаем, дурачимся, на радостях кувыркаемся, кто-то нашел козелец - его можно есть, другой завидел ящерицу, зовет: "Сюда!"... А Петро, дяди Семена лобан, накануне остриженный наголо (за что и был тотчас прозван Котовским), что-то вообразив, пошел и пошел "рубить" хворостиной. лихо сносить чертополохам головы в малиновых мохнатых шапках. Их здесь несметное множество, этих чертополохов, выделяющихся среди моря теплых некошеных трав, стоят, одетые в колючки, красуясь бравым ВИДОА! своих тяжелых папах. А где Петро с хворостиной прошел, там уже они без шапок. Встанет, размахнется, вжик. вжик своей саблей - и ваших нет, покатилась голова чертополоха в траву.
- Ишь, красный казак! - оглянется кто-нибудь из косарей.- Рубит без промаха... Только ведь и будяку жить хочется...
Все дальше и дальше от возов наши коровы и кони, а следом за ними удаляемся и мы, пастушата. Вот где роскошь! Кажется, иди и иди - все будут травы и травы, гадюк нет, и ничего тебе не страшно, лишь жаворонок над тобой звенит в выси да еще какие-то невидимые существа, может, именно ангелочки с крылышками, насквозь прозрачные, прямо эфирные создания, заполняя все неоо, тихо, напевно над тобою звучат... Оглянувшись, видим, как наши косари далеко-далеко в травах точат косы, взблескивая ими на солнце, а затем журавлиным клином снова пошли и пошли друг за другом, углубляясь в просторы, не знавшие доселе косы.
Так хорошо вокруг, что даже грусть на мгновенье тронет детскую душу: жить бы тебе жаворонком над этой цветущей степью или кузнечиком-попрыгунчиком носиться в траве - они-то ведь только радость и знают...
Корм здесь - куда уж лучше. Казалось бы, пастись нашим коровам и с места не двигаться, однако, как и среди людей, между ними тоже есть разные натуры, вреднющие попадаются, одна смирно пасется, а другая ни с того ни с сего задрала голову, и понесло ее бог знает куда, видать, ей здесь не так, показалось ей, что где-нибудь там, на краю света, будет лучше.
- И куда же это тебя нечистый понес? кричит на свою рябуху Катря Копайгора, но корова и ухом не ведет.- А чтоб ты сдохла! И Катря, длинноногая забиячливая наша подружка, первая затевающая драки, сверкая поджилками, пускается корове наперерез. Ох, эта Катря!
Даром что худая как щепка, однако руки у нее жилистые и нравом бесстрашна, со всеми хлопцами в школе на переменке дерется, наименьшей обиды не простит никому.
А меня вы узнаете?
Из моря трав возникает маленькая фигурка Кириковой сестры Ялосоветки, на ней венок из васильков синеет вокруг чела. Совсем другая стала в венке, обновилась, прямо юная царевна из трав выплывает! Личико бледное, круги под глазами - за зиму отощала девчонка, но во взгляде сейчас веселость, и особенно красит ее этот венок васильковый...
Мальчишки и девчонки - все бросаемся к Ялосоветке, рассматриваем не так ее, как венок:
- Тебя хоть рисуй в этом венке!
- Между васильков еще и белые ромашки...
- Сама плела?
- А кто же?
- Научи и меня! - просит Гришаня, сынок Мины Омельковича, чернявый, с худым лицом мальчишка, который, подрастая, становится, по мнению терновщан, разительно похожим на какого-то там учителя музыки из бывшего панского имения довольно хлипким был тот учитель, а между тем все горничные в него влюблялись.- Пай надеть хоть на минутку/, тянется Гришаня к венку, однако Ялосовстка не уступает.
Венки для девочек, а тебе, Грицик, подошел бы соломенный брыль,рассудительно говорит она.- Ты же парень... А я и брыль умею плести...
- Брыль? Правда?
Вот вам и Ялосоветка! Настоящий соломенный брыль это то, что каждому из нас только снится, а эта вот девчонка могла бы тебе сплести его хоть сейчас... Научилась, гоняя все лето гусей от разостланных на левадах полотен? Или братья-батраки зимой научили? Ведь с хуторов они возвращаются осенью хоть и босые, зато всегда в новых брылях.
- В первую очередь я Кирику сплету, говорит Ялосоветка, посмотрев ласково на брата, и мы тоже переводим взгляды на своего товарища, на его многострадальный картузик с огрызком изломанного козырька, болтающегося на лбу. Счастливчик этот Кирик! Стараниями сестры он будет сегодня в брыле золотом, широкополом, как у Романа-степняка: тот, когда выходит с пасеки, жары может не бояться, тень от его соломенного сомбреро ложится на все лицо, до самых усов.
- Ялосовстка, после Кирика и мне...
- И мне! И мне! - галдим, заискиваем наперебой.
- Будут всем,- великодушно обещает мастерица, и все мы уже видим себя в золотых брылях, которые в скором времени родятся здесь и все лето будут прикрывать наши прожаренные солнцем лбы.
Ялосоветка со своим умением да еще в синем венке васильковом для нас точно посланница судьбы: кто мог надеяться, что вернемся домой в такой обновке? Сомбреро, сказать бы по-нынешпему, будет оно золотиться па тебе в будни и в праздники, защищать от солнца и от Дождя!
- Не мешкай же, Ялосоветка, начинай!..
- Мне для этого коленья нужны,- размышляет девчонка.- Ржаные коленья.
Откуда здесь рожь? Вокруг травы и травы, сплошное великолепие цветущего разнотравья, и только изредка над этим зеленым половодьем пробивается случайный ржаной колосок. Этого ни за что не хватит. Лишь там, далекоДалеко, подступая к Фондовым землям, что-то голубеет...
Ей-же-сй, это голубеет полосой рожь. К ней! Словно ветром подхваченные, летим в ту сторону, запыхавшись, перегоняя друг друга. Ржи как раз созревают, каждый колосок в седой пыльце, вроде облачком окутан. Кирик первым бросается ломать коленья, спешит и Грпшаня, набрасываюсь и я - кому охота без брыля остаться? Для плетения пригодно только среднее звено стебля, самое большое, с длинной блестящей стрелкой. Хрусть, хрусть! отламываешь стебель снизу, отламываешь сверху, и уже он, очищенный, сияет у тебя в руках, в аккурат такой, как нужен: стрельчатый, длинный, зелено-голубой.
Пучок таких коленьев бегом принесли и положили перед Ялосоветкой.
- Такие?
- Ну да. Вы теперь только слепней от меня гоняйте, чтобы не отвлекали...
И ее тоненькие руки уже принимаются за дело, пальчики, мелькая, живо и расторопно плетут брыль! Лента у девочки из-под пальцев так и струится, а она, юная наша мастерица, даже губы закусила, о своем васильковом венке, видимо, и забыла сейчас, увлеченная работой.