- Ленивых среди пчел нет.
- А еще говоришь, без наемного труда обходишься?
И это ты не икс-плуататор? Не стяжатель? Кто батраков заводит, а на тебя, святошу, пчелы батрачат - большая здесь разница?
- Как на меня, большая.
- К тому же и налога с пасеки никакого? Хитро задумано, да только и мы не слепые. Я вот расскажу в рай оне, как у нас здесь умеют маскироваться пчелиные атаманы, как некоторые натягивают на себя Мамаеву личину. Перед всем слетом воинствующих безбожников разоблачу - пусть знают наших святых да тихих...
Мина Омелькович известен у нас как "селькор Око", охотнее всего он пишет в газету "Воинствующий безбожник", хотя в Терновщину эта газета попадает в кои-то веки, когда Мина Омелькович сам ее принесет, чтобы потом крутить на толоке из нее толстенные свои цигарки, заодно угощая каждого, у кого нет для курева фабричной тоненькой бумаги "Прогресс", продающейся в лавке только вместе с кременчугской махоркой.
Угрозы и похвальба Мины Омельковича о том, как он пазоблачит в районе пчелиного атамана, "икс-плуататора", поначалу вызывают у Надьки насмешливую ухмылку, однако спустя какое-то мгновение лицо ее заволакивается тревожным раздумьем. Она смотрит па Мину пристально, изучающе.
- Отчего вы такой злой на всех? - вдруг обращается она к нему. прижимая дитя к подолу.- Вместе с нашим батьком ведь когда-то по заработкам ходили, а теперь... Ну, что вы с ним не поделили? Вот это небо? Так его на всех хватит!
- С такими, как твой отец,- угрожающе отвечает Мина,- мне и на небо будет тесно! Таким и там устрою взбучку! Кубарем будут лететь с небес на грешную землю!
Поняла? Ты, Надька, ученая, скажешь: середняк твой отец.
Это сегодня, в данный мент, середняк, а завтра он кто?
Сегодня на него пчелы трудятся, а завтра он и шмелей приручит, чтобы носили ему со всего света богатства. И все задаром! Знает, кого приручить!..
- Приручай и ты,-сдержанно замечает хозяин.- Илп улья негде поставить? Земли-то революция нам поровну дала, а что ты с нею сделал? Куколь развел?
- Хотя бы и куколь, тебе какое дело? Может, я специально обогащаться не хочу? Вот мое все! - Мина подхватывает торбу.- В толстосумы не мечу! А ты у нас домудришься. Доберемся и до таких, потрясем! Слышишь?
- Не пугай, Мина. Пред законом мы оба равны.
- Извини-подвинься! У меня в кармане вошь на аркане, а ты? В модах купаешься!.. Разжился на чужих гречихах, скоро хату, поди, железом покроешь?
- Покрывай и ты.
- Нет, прежде твою раскрою! И никакие грамоты тебя не спасут!..
Это Мина имеет в виду ту грамоту, которую за подписью самого Петровского Винник Роман получил в позапрошлом году на окружной выставке за достижения в садоводстве и пчеловодстве.
Молчит хозяин. И мы чувствуем себя не в своей тарелке.
- Будет здесь, будет еще делов! - покрикивает Мина, ободрительно поглядывая на нас, мальчишек.- Вот новый Учитель к вам прибыл, на место этого рохли Алэ... Может, хоть этот научит, как нам с оппортунистами бороться!..
И солькор Око еще свое слово скажет. Это здесь из пего посмешище делают, а там, в районе, голос его силу имеет, будьте уверены! Еще возьмет за душу всех, кто на даровщинку наживается. Не рады будут ни садам, ни прудам, ни свосч! "божьей скотинке"...
Зависть, вот что тебя, Мина, ослепляет,- с горечью говорит хозяин.
- Кто из пас и чем ослеплен - завтрашний день покажет,- отвечает насмешливо Мина.- Завтра может оказаться, что именно селькор Око видит дальше всех вас вперед!.. Такое видит, что Мамаю твоему и не снилось!..
Пока Мина разглагольствует, девчонка Надькина испуганно к матери жмется, прячется за юбку, потому что, видать, этот дядька с таким крикливым голосом не на шутку устрашает ее, и без того диковатую степную малышку. Всякий раз, когда Мина начинает обличать, сверкая сердито белками, нам, мальчишкам, тоже становится не по себе, верится даже, что в гражданскую он и в самом деле был способен кого-то там в уезде гирей убить. До сих пор поговаривают в Терновщине, что в свое время, когда у буржуев-лавочников в Козельске производили обыски, заскочил будто бы Мина к кому-то из тамошних лавочников среди ночи, поднял дрожащего из постели: "Золото на стол!
Махновцам на лопате в окно подавал, а от нас прячешь?"- Поскольку же тот скарбом делиться не захотел, а может, раньше из него все золото вытрясли,- Мина, выпроводив семью в другую комнату, посадил упрямца против себя в угол и целую ночь бросал в него гирями, хоть золото на столе так и не появилось... Сам Мина избегает разговора о тех черт знает какой давности гирях, даже сердится, если кто лезет с расспросами, а жена его, броской красоты молодуха, заверяет, что оклеветали Мину, не было этого, не мог он человека, хоть и торгаша, самосудом казнить. Допустим, так, но вот когда разъярится, остервенится Мина Омелькович, налетит на кого-нибудь, глаза выпучив и аж посерев от злости,- можно и в те его скаженные гири поверить...
Собираясь уходить. Мина вдруг подобревшим голосом пытается ублажить хозяина:
- Ну, ты не того... Покричали и ладно. А вот насчет меда... Говорят, от пчелиного меда здоровье у человека становится, как у медведя?
- Ну и что?
Так ты не поскупись - вынеси Мине в дорогу ломоть сотов. Знаю ведь, качал... Пчелы тебе завтра еще принесут!
И слышит в ответ:
Пусть принесут и тебе.
Не дашь?
- Пчелу проси, пусть она тебе даст.
А пчела тут как тут! И не одна, а целая туча их появляется V колодца, словно по какому-то тайному знаку пасечника. Может, принесенный Миной махорочный дух сыграл здесь свою роль или раздразнили пчел Минины крик и озлобленность, потому что злость человеческая тоже будто бы пчелам передается,- словом, Романове войско, как но тревоге поднятое, с жалами наготове, уже густо закружило поблизости, загудело сердито и в аккурат над Миной Омельковичем!
Ты смотри! Где их у чертовой матери набралось столько!
Селькор Око давай отмахиваться обеими руками, по это пчел не отпугивало, наоборот, подзадорило, они и подкрепление вызвали, еще сердитее целым роем над Миной загудели, и какая-то из них, улучив момент, впилась-таки Мине в загривок, а еще одна вогнала жало под самый глаз, так что бедолага возопил и, заслоняясь рукавом, бросился наутек.
Отбежал от колодца и остановился, ругаясь:
- А передохли б они тебе все! Не пчелы, а черти какието! Да уйми ты их!
Мы, детвора, прямо падали от хохота, и Надька смеялась своим клокочущим красивым смехом, а дядя Роман, тоже повеселевший, повел, как волшебник, в сторону пасеки рукой:
- А ну, пчелы, домой! Кыш! Кыш!
И они тут же... улетели! Угомонились враз. Потянули к ульям свой успокоенный гул.
- Как тенерь я на слете покажусь? - кривясь от боли, ощупывал Мина Омолькович ужаленное место под глазом.- Селькор Око и с таким оком... Тьфу ты, нечистая сила!
Надька посоветовала побрызгать в лицо водой,- тогда глаз по так опухнет.
Воспользовавшись советом, Мина Омелькович долго брызгался из бадьи, искоса поглядывая то на нас, то в сад ча пасеку.
- Наплодил ты их целые стаи,- бормотал он.- Еще н усатого на страже усадил... Посмотрим, посмотрим-ка", он тебо насторожит...
Все время, пока Мина Омелькович сражался здесь с пчелами и громко распекал их "атамана", Настуся, прижимаясь к матери, надув смуглые, тугие, как яблоки,, щечки, исподлобья поглядывала на этого крикливого дядьку, и какая-то уже взрослая ненависть проскальзывала в детских на редкость выразительных глазах. Когда девчонка нахмуривается, глаза ее, такие же, как у матери, золотисто-карие, сразу темнеют, как темнеет степь, когда на нее от облака тень набежит.
Но вот Мина, вволю накричавшись и еще раз отхлебнув!
из бадьи, снова нахлобучил свою бравую фуражку и отбылнаконец с подворья - при этом не мог он, конечно, заметить, каким острым, непримиримым взглядом Надькина дочурка провожает его приземистую фигуру с котомкой на плече, с орлами резко белеющих нашитых на брюки заплати Ушел, и всем словно отлегло от души. Долго мы еще будем видеть, как Мина Омелькович, удаляясь, -мелькав"