- Домкрат тоже имеется, мы предусмотрительны...
Пока приятели возятся с колесом, Тамара, оставив их, ничуть не расстроившись, бродит среди придорожных шелковиц. "Ах, как здесь хорошо, какой здесь воздух!" - хочется ей сказать кому-нибудь. Шелковицы осыпалось, нападало - ногу негде поставить, и на деревьях каждая веточка облеплена плодами. Белые и черные, мягкие, сочные ягоды сами просятся в рот, положишь на язык - тают.
Чистый мед!.. Чьи они, эти тутовые? Кому принадлежат?
Неподалеку кто-то сидит у лесополосы. Если это сторож, то, наверно, у него нужно спросить разрешения?
Такая многозначительная композиция: сидит у дороги человек, а перед ним хлеба, хлеба, хлеба. Когда-то Тамара училась в художественной студии, хотелось бы ей изобразить это. Ничего больше, только человека усталого, и перед ним в солнечном мерцании неоглядные хлеба. Разве не могло бы это стать неким символом самой планеты? Разве не в этом ее сила и суть?
Неизвестный, ссутулившись, сидит вполоборота к Тамаре, спиной к движению, к трассе, видимо, ею совершенно не интересуясь. Загляделся куда-то в поля, задумался или, может, дремал? Плечи и кепка неподвижно темнеют среди сизых бурьянов.
Тамара, приближаясь из-за деревьев, спросила:
- Простите... Чьи это шелковицы?
Плечи шевельнулись, точно со сна, голова незнакомца с защитными комбайнсрскими очками, поблескивающими на кепке, недовольно обернулась в Тамарину сторону.
- Что?
- Я позволила себе шелковицы отведать... А ведь деревья эти, должно быть, кому-то принадлежат?
Лицо у комбайнера темно-серое от пыли и щетины.
А среди этой цыли и щетины две вкрапины чистой, ну просто небесной синевы, в которой после промелькнувшего недовольства тут же появилось выражение доброжелательное.
- Всехнее это добро: собирайте на здоровье - шелковица для того и родит... Наши за хлопотами и собирать не успевают... Детям, когда их везут автобусами к морю, вот кому здесь раздолье. Наедятся, поизмажутся до ушей, не знают потом, как и отмыться.
Тамара внимательно разглядывала этого человека - человека от хлебов. Сила и усталость. Тихая, мужская степенность. На виске уже серебро седины, серая пыль на серых бровях, а под ними небесная голубизна глаз, только что еще настороженных, а сейчас чем-то развеселенных - видно, комбайнера уже не раздражает, как в первую минуту, эта случайно забредшая сюда особа с трассы, любопытствующая дамочка в джинсах, в чеканных браслетах... Тамара между тем всматривается в незнакомца пристально до неприличия: кто он, какой жизни этот человек, каких дум и пристрастий? Что таит в себе эта усталая запыленная фигура, какая-то нескладная, хотя так естественно вписавшаяся в море хлебов, в изобилие света, в эту степную прозрачность воздуха?
- Почему вы так смотрите? - спросил незнакомец, почувствовав на себе изучающий взгляд Тамары.- Живого комбайнера видеть не доводилось? Так вот он перед вами, натуральный, как есть. Напарник ушел в загон, а я решил:
дай немного посижу, дух переведу.
- Я ваш отдых нарушила... Извините.
- Ничего. Мы привычные. Кончим с уборкой, тогда уж отоспимся, а сейчас... Видите, сколько белых паляниц пазбросано по степи, нужно ведь успеть их вовремя собрать...
Тамара окинула повеселевшим взглядом уходящие вдаль поля, словно и в самом деле надеялась там увидеть эти его паляницы... Огромная нива густые созревшие хлеба жмутся к самой лесополосе. Литая медь колосьев застыла чеканно, местами в глубине поля пшеница скручена вихрями, прибита к земле. Как ее и взять там комбайном?..
- Скажите, вас никуда отсюда не тянет?
- А куда? За длинным рублем? Кому-то нравится быть летуном, перекати-полем,- его дело. А кому-то больше по душе держаться своего корня. И сын мой думки такой же...
Учится в кременчугском училище летчиков гражданской авиации, однако собирается возвратиться сюда - подкармливать хлеба. Конечно, не всегда тут рай, туго бывает, взять хотя бы нынешнее лето. У нас еще ничего, только коегде пшеницу в кудели скрутило, будто ведьмы хороводы водили, а вот в третьей бригаде целый участок "Авроры"
буря уложила за ночь... Там-то с комбайнами намучаемся...
Буря с градом, да к тому же ночью - слышали вы когданибудь такое?
- А что, это редкое явление?
- Чтобы град ночью? Да такого никогда не бывало!
Даже старики не вспомнят. Председатель наш в академию сделал запрос: откуда этот град ночью? Какие причины?
Неужто из-за того, что в космосе дырок наделали?
За безбрежностью хлебов, за поблескивающим на солнце простором чуть заметно проступают из глубин горизонта облака, кучерявые, серебристо-перламутровые, до краев наполненные светом.
- А там вон снова облака,- предостерегатотде кивнула в ту сторону Тамара. Она только теперь их заметила.
- Те не страшны. Такие беды не принесут. Это добрые облака. Стоят себе и стоят да тихо светятся над степью.
- Будто горные вершины... Ваши степные Арараты...
- Мы их в детство называли "деды",- внезапно послышался веселый голос Заболотного, который, пробравшись сквозь лесополосу, как раз приближался к ним.
Механизатор с удивлением оглянулся на подошедшего.
- А у нас их и сейчас называют "дедами",- приветливо сказал Заболотному.- Земных дедов теперь маловато осталось, на фронте погибли, а там еще есть,- кивнул он вверх.
- Славные "деды",-не скрывал восхищения Заболотный и, остановившись рядом с Тамарой, загляделся на белеющие за разливом хлебов облака. Лицо его сейчас было какое-то просветленное, вроде и на него падали отблески тех далеких степных Араратов.
- "Деды" да "деды",- улыбнулась Тамара своим собеседникам.- Вот вы уже и нашли общий язык...
Подошел Дударевич и доложил Тамаре, что "мустанг"
уже подкован, все о кей, можно ехать дальше. Однако она еще немного постояла, следя за тем, как что-то похожее на гигантскую цикаду, появившись из-за горизонта, медленно, с отдаленным грохотом движется в их сторону... Комбайновый агрегат, приближаясь, вырастал все больше, с сухим звоном шел по загону.
- Вот и мой,- сказал Тамаре механизатор и, спустившись с пригорка, довольно легко при своей полноте отправился навстречу агрегату.
- Счастливо! - пожелала Тамара ему вдогонку.
- И вам,- сказано было в ответ на ходу.
Человек уходил стремительно, чувствовалось, что все его внимание сейчас уже там, у агрегата, а эти странствующие люди, кто б там они ни были, с этой минуты как бы перестали для него существовать.
- Я на него не произвела впечатления,- сказала Тамара.- Или, точнее сказать, произвела невыгодное впечатление.
- Вы можете и ошибаться,- успокаивающе сказал Заболотный.- А вообще, кто мы ему?
Сели в машину и только тронулись, как Заболотный вдруг Дударевичу:
- Останови.
- Что случилось?
- Посторонняя пассажирка забралась.
Он опустил стекло, чтобы выпустить невесть откуда залетевшую в машину пчелу.
Когда он выпустил ее, Дударевич, дав ход, укоризненно покачал головой.
- Ну, знаешь! Ты и вправду такой сердобольный? Или боялся, что ужалит?
- И то, и другое. А впрочем, поучиться бы нам у этого племени. Вот чьи обычаи да этикеты изучать бы нам, дипломатам.
- Нет, это без меня,- скривился Дударевич.- Да и тебе... Ты вот выпустил пчелу, пожалел ее, а ведь она погибнет. Потому что отсюда она на пасеку не попадет.
- Попадет. Своих она разыщет - будь уверен.
- Каким образом? - заинтересовалась Тамара.
- А усики-антенны? Представьте себе, на каждой антенне пятьсот тысяч чувствительных пор, и каждая пора имеет нервные окончания...
- Фантастика!
- Вот именно!
- О, сколько еще подобной фантастики в жизни,- сказала Тамара.- На сеансах гипноза, говорят, замечено:
попытки внушить загипнотизированному аморальные поступки вызывают внезапный выход его из гипнотического состояния! Разве не странно?
- Странно.
- И разве это не свидетельствует о чистоте, которая заложена в самой природе человека! Только дьявольскими усилиями удается изуродовать истинно человеческое в человеческой душе... Или даже изломать ее. Изувечить...
Жалкого ублюдка, куклу или карьеромана из него сделать... Однако при первой же возможности он снова воскресает. На то и душа.