— Я не понимаю тебя, Влад. Правда, не понимаю. Почему ты такой жестокий?
— Я? Жестокий? — улыбнулся, а сам хмурится, и две морщинки перерезают переносицу, стрелами указывая его дикие, шальные глаза-льдины. — Вера, мне не нужны люди, которым не нужен я. А матери я никогда не был нужен, также, как и отец.
— Что за бред?
— Не бред. Ты ничего не замечала, но так оно и есть. Что, скажешь, она часто обо мне вспоминала? — надавил Влад, неотрывно глядя мне в глаза. — Ну? Хоть раз мать говорила обо мне?
— Нет, но это потому, что ей было больно…
— Это потому, — жестко сказал он, перебив меня, — что ей плевать. Вероника была любимицей, а я был нежеланным ребенком. Сына мать никогда не хотела, она вообще мужчин ненавидит. Одно время я уверен был, что не родной ей, но это не так, к сожалению. Не знаю почему, но она всегда меня ненавидела.
Неправда!
Мама — самая добрая, самая лучшая женщина на свете. Она, пока была здорова, моталась со мной по больницам, по врачам. На себя плевала, но помогала приютам, собирала детские вещи, и передавала их в фонды. С волонтерскими организациями работала, силясь сделать этот мир лучше.
— Не хочешь — не встречайся с ней, — ответила, и тяжело сглотнула горькую слюну.
— Спасибо за разрешение. Ешь, Вера, твоя мерзкая каша скоро остынет уже.
Опустила ложку в свою кашу, и посмотрела на стол. Плюс в нашей совместной трапезе все же есть — теперь я хоть знаю, что такое «континентальный завтрак».
Глава 5. Влад
Смешная.
Сидела, спорить пыталась, дерзить. Воспитывать меня.
Смотрела — то в глаза смело, то изучала мои руки. Смущалась, прикусывала нижнюю губу, тугой локон за ухо заправляла, но он снова высвобождался и лез на лоб. Мазал по бледной щеке, щекотал ее кожу, и мои пальцы зудели от желания прикоснуться к Вере, чтобы заправить уже чертовы волосы в прическу.
Раздражает. Просто бесит. Убил бы!
Но приходилось сидеть, источая любезности. Девчонка должна ответить за все! Странно, что я столько лет думал об этом, злился и ненавидел, а такая простая и понятная месть только сейчас пришла в голову.
Вера заслужила, и свое получит, мелкая дрянь.
— Влад, может… может, тебе стоит поговорить с мамой? — после недолгой паузы несмело предложила Вера. — Она совсем плоха. Не в себе, в прошлом потерялась.
— В прошлом?
— Там, где Вероника еще жива. Зовет ее постоянно, лишь иногда в себя приходит… я боюсь, что никакое лечение уже не поможет, — она снова прикусила губу, задумалась, печально опустив глаза. — Влад, не теряй ты время на шелуху! Навести маму, и… попрощайся.
— Так ты думаешь, что лечение ей не понадобится?
— Нет, — вскричала Вера, и уже тише: — Нет, я хочу верить, что все возможно. Но я боюсь, очень боюсь, что поздно. Что время упущено. Врачи об этом твердят, а раньше лишь намекали, и намеки эти я предпочитала мимо ушей пропускать. Но мама давно не в себе. У нее…
Странно, но мне это не интересно — что у нее. Давно отболело, давно смирился, и ответил нелюбовью на нелюбовь. Говорят, что любовь матери к ребенку безусловна, как и любовь ребенка к матери — эгоистична, но также безусловна.
Нет.
Не все можно простить. Не все можно понять.
Но тем не менее я спрашиваю:
— Что у нее?
— Она странно себя вела, — замялась Вера, выкручивая себе пальцы. — Иногда все было нормально, а иногда она говорила что-то странное, непонятное мне. Я… я понимала, что мама не в себе, но боялась заставлять ее обращаться за помощью. Очень боялась!
И я даже знаю, чего ты боялась, Вера. Что мать отправят в психушку, а тебя обратно в приют — туда, куда тебя забрали от родной матери-наркоманки.
Что ж, это я даже могу понять — здоровый эгоизм. Лучше жить с психически-ненормальной, чем снова не иметь своей комнаты, и жить подачками от миссионеров.
— … я виновата. Врачи сказали, что люди, сознание которых замутнено, не всегда понимают, что у них проблемы. Что нужно обратиться за помощью. Я не уследила за ней.
— Перестань, — поморщился от этих глупых оправданий, но они искренние — девчонка вполне честно винит себя. Мать она любит, а та полюбила Веру с первого взгляда — пока она была подругой сестры, а не детдомовской девчонкой.
Одинаковые они, как и говорил отец.
Хочется послать ее к дьяволу, и больше никогда не видеть. Ненавижу слабость: встряхнуть бы, заорать, чтобы взяла себя в руки! Сидит тут, жалеет и себя, и мать, и ждет, чтобы я начал ее переубеждать. Что не виновата ни в чем.